Особняк за ручьем - [9]

IX

К карьеру взбирается последний самосвал. Шофер в рыжем кожане подгоняет машину под эстакаду, выпрыгивает из кабины, привычно лязгнув дверцей.

— Черт тупорылый! — ругается он, обходя машину. — Вот наградил бог силушкой — чуть было передок не выхватил.

Он задирает голову, долго смотрит на эстакаду.

— Техника на грани фантастики! — В голосе его, однако, звучит удовлетворение. — Эй, друг ситный! — кричит он бульдозеристу. — Гляди, притормаживай. А то возьмешь ненароком вторую космическую и улетишь с этого трамплина к едрене-фене!

Потом подходит к сидящему у костра Русину, неожиданно протягивает руку:

— Привет местному начальству! Греемся?

— Да так, маленько, — отвечает Русин, смущенный его рукопожатием.

— Лучше летом у костра, чем зимой на солнышке, так что ли? — Шофер вытаскивает из кармана бутылку кефира, разворачивает бумажный сверток, присаживается рядом. — Закусим? Прошу.

— Спасибо, — говорит Русин и берет маленький ломтик колбасы.

С минуту они оба жуют молча, сосредоточенно.

— Работаешь-то ты ничего, — замечает шофер, — а вот ешь слабовато, не по-нашему. Бери больше, рубай. Я ежели не поем, ехать не могу: нервы вибрируют. Тебя как зовут-то?

— Русин.

— Русин? Чудное имя. Никогда не слыхал. А меня Евгений. Женька попросту. Вот и познакомились.

В поселок Русин возвращался на рассвете. Выпавший за ночь снег, прибитый ветром, мягко хрустел под ногами. Русин покосился на темные окна конторы: ему ведь еще предстоит неприятное объяснение с Власенко за самоходку…

У дома он замедлил шаги. На нижней ступеньке крыльца рядком лежали забытые меховые перчатки. Снег вокруг крыльца был изрядно потоптан… Русин усмехнулся, поднял перчатки. Занес их в дом и положил на видное место. Он вдруг представил себе Лену, ее разгоряченное лицо, когда они пилили вместе дрова, и представил рядом себя в роли молодого хозяина, неловкого, но старательного, и сразу почувствовал фальшь во всем этом и какую-то почти детскую обиду — на кого? За что?

Вспомнил он, как в первый еще вечер Лена зашла к нему в рубашке и он, подумав бог знает что, готов был протянуть к ней руку; и теперь ему было неловко — и за те свои ощущения, и за мысли, с которыми он долго тогда не мог уснуть.

Войдя в свою комнату, он сел на табурет и, уже не в силах встать, принялся сидя стаскивать с себя одежду.

На пол из кармана выкатился неизвестно как попавший туда камушек фосфорита. Он поднял его, долго рассматривал белоизвестковый, крошащийся под ногтем обломок. Потом открыл чемоданчик, спрятал камушек на самое дно. Три шага до постели он сделал уже в полусне и заснул сразу же, едва коснулся головой подушки.

Особняк за ручьем

I

На раскомандировках Гошка садится в дальний угол. Положив на колени блокнотик, сшитый им из ученической тетради, молча записывает заявки бригадиров и так же молча покидает шумную прокуренную комнату.

Он перебрасывает через плечо полевую сумку, в которой лежит моток бикфордова шнура, коробка с детонаторами и обед, завернутый в старую газету, надевает рюкзак и выходит на крыльцо конторы.

Он идет через горку, в ложок, на аммонитный склад.

Получив взрывчатку, согласно заявкам начинает обход шурфов.

Вот он вышагивает по таежной тропке, сгорбясь под рюкзаком, маленький и узкоплечий, как подросток. Идет и сосредоточенно смотрит на сбитые до белого носки своих сапог. Тропинка приводит к разведочному шурфу. Проходчик и женщины-воротовщицы уже ждут его.

Гошка молча готовит заряды. Потом, подойдя к вороту, становится одной ногой в бадью, берется рукой за трос, и его спускают в шурф.

Минут через двадцать его поднимают на поверхность, он садится рядом с проходчиком, курит. Вскоре земля под их ногами начинает вздрагивать. Гошка вслух считает взрывы.

— Один… два… три… шесть. Все, — говорит он и завязывает рюкзак. — Пока, до скорого.

До обеда он успевает отпалить все забои. Вторую половину дня он трудится над засыпкой старых, отработанных шурфов. По технике безопасности ему этого делать не полагается, но как быть, если засыпать шурфы некому, а оставлять так — опасно: недавно в один из таких колодцев упал теленок.

Целый день, с утра до вечера, в окрестностях геологического поселка то глухо, то гулко ухают взрывы. И так уж получается, что тихий Гошка слывет за самого шумного человека в поселке.

Девчата считают Гошку неинтересным. Он прекрасно знает об этом, но даже не пытается поднять свой авторитет. Так как неженатых парней в поселке маловато, девушки с Гошкой все же гуляют; это не мешает им бросать Гошку, едва только подвернется удачная партия, и при встречах потом здороваться с ним как ни в чем не бывало. Гошка делает вид, что не обижается.

Он живет в общежитии, большом пятистенном доме, с голыми окнами и покосившимися волейбольными столбами во дворе. Вечерами парни пьют чай из стеклянных банок, жарят на громадной сковородке консервы, играют в подкидного, крутят транзисторы и терпеливо выслушивают ворчание тети Даши — уборщицы.

Некоторые перемены наступают, когда к ним приходят девушки. Весь вечер хозяева и гости танцуют под гитару, потом, усевшись в кружок, поют, потом снова танцуют — и так до полуночи, пока не придет тетя Даша, обитающая в другой половине дома, и не разгонит компанию.