Особняк за ручьем - [6]
Когда они были уже далеко, Русин сказал:
— Зачем вы так?
— А ну его!
— Нет, в самом деле. Он же, в общем-то, мировой парень, сегодня на карьере здорово меня выручил… Поссорились, что ли?
Она не ответила. Под ногами позванивали ледышки. Она сказала:
— Уехать бы куда-нибудь.
Русин улыбнулся. Он не знал, насколько серьезно она говорит. И на всякий случай спросил шутливо:
— Так в чем же дело? Поедемте вместе?
Лена высвободила свою руку из-под его локтя, поправила платок да так и пошла рядом, руки в карманах. И Русин это сразу отметил. Он искоса взглянул на девушку. Уже наступал сумрак, и в матовых отблесках снега лицо ее было бледно, настороженно.
— Вот вы опрашиваете — зачем я с ним так? — вдруг заговорила она взволнованно. — И я отвечу. Вы, конечно, видели, какой он был сейчас. Хорош? Ну вот… Я отца лишилась из-за этой… подлой водки. Вы понимаете, отца! Он был шофером, начальником гаража. Такая должность, что все поят, если не отказываться. Когда отец в далекие рейсы уезжал, мама меня с ним сажала. Думала, когда я рядом, он пить меньше будет. А то как же? А он все равно пил. И с женщинами путался. Потом его уволили. Он стал тайком продавать вещи. Однажды он продал мои коньки с ботинками — единственное, что у меня было. — Она поежилась, словно от озноба, и голос ее задрожал, когда она сказала: — Я не хочу, чтобы у моих детей повторилось все это…
Русин понимал, что нужно что-то сказать в ответ, утешить, что ли. Но ничего подходящего не приходило в голову. При всем том, что сейчас переживала Лена, она была счастлива — это он видел прекрасно. Счастлива глубиной своего чувства, своей непримиримостью.
Дорога свернула в сторону, начался подъем. Лена остановилась.
— Ну, дальше я не пойду. Удачной вам ночи.
Она уже успокоилась или просто казалась спокойной.
— Странно, я до сих пор не знаю, как вас зовут, — сказала она и улыбнулась.
— Я не люблю свое имя. Оно у меня неудачное.
— Да что вы! Неужели Трактор?
— Нет, не Трактор. Еще старомодней — Софрон.
— Софрон? А по-моему, ничего. Звучит.
— Это вы из вежливости, — сказал Русин, — я знаю. Так что зовите меня по фамилии — Русин.
— Русин — и все? — удивилась Лена.
— Конечно. Меня все так зовут. Даже мама. В детстве она мне говорила: «Русин, негодяй, поди сюда, я тебя выпорю».
Они посмеялись. Потом Лена ушла, а Русин еще долго стоял на повороте, курил.
За пять ночей с карьера было вывезено сорок машин фосфоритной массы. Заморозки уже не помогали: каждую ночь две-три машины застревали на трассе. Шоферы сказали Русину: «Еще три рейса — и можешь закрывать свою лавочку. Не пройдем».
«Еще три ночи — это тридцать машин, в лучшем случае — тридцать пять, — мучительно думал Русин. — Итого, семьдесят пять. Но ведь это только половина. Проклятая весна, ее будто прорвало. Неужели ничего нельзя сделать? Попросить у Власенко еще людей? Безнадежно — как бы он последних не отобрал».
Багрово полыхали костры. При их свете Русин бродил по карьеру, хлопая порванными ботами.
Последним в эту ночь уезжал шофер в рыжей кожанке; он сидел на крыле, грыз колбасу, запивал кефиром. О железный кузов погромыхивали лопаты.
— Техника, — бормотал шофер, — на грани фантастики. С такой, извиняюсь за оборот, техникой до морковкиного заговенья не вывезешь. Хотя бы лопату механическую поставили — и то хлеб. Для какой едрени-фени, спрашивается, этот дурак здесь торчит? — он кивнул в сторону бульдозера. — Куда бригадир смотрит?
— Может, вы умеете из бульдозера экскаватор делать? — спросил Русин, с неприязнью глядя на беспрестанно жующего шофера.
— Мы все умеем, — сказал тот, с треском обрывая колбасную кожуру. — Даже часы топором ремонтировать. Только там с топором повернуться негде.
— Критиковать вы мастера, — сказал Русин.
— И критиковать не заслабеет.
— Так придумайте, если вы все умеете.
— Я в БРИЗе не состою, — сказал шофер. — Но уж коснись меня, я бы давно хоть эстакаду сколотил.
— Какую эстакаду?
— Обыкновенную, из дерева. Тайга ж кругом.
— Ну и что?
— А ничего. Пихал бы с нее бульдозером глину прямо в кузова — и все. Только успевай подгоняй. — Шофер потряс бутылку и вылил остатки в рот. — Только, гляжу я, никому это не нужно.
Он аккуратно завернул оставшееся от обеда в газету, заглянул в кузов, крикнул:
— Бабоньки, разгибайся! Мы поехали!
VI
Поляны, разлинованные длинными тенями островерхих елей, стыли в закатной тишине; под слюдяными закраинами ручейков всхлипывала вода. Солнце уходило за горизонт, окрашивая в розовые тона литые стволы берез.
Сумерки застали Русина на полпути к карьеру. Он шел не торопясь: до прихода машин было еще далеко, а дома сидеть в такой вечер он не мог. Эти двое суток он почти не спал, но сейчас спать не хотелось.
Позавчера он заказал разговор с экспедицией и шел на него, волнуясь и не понимая причины этого волнения. Он не боялся отказа, он бы мог признаться себе, что боялся скорее согласия; но все равно волновался не поэтому.
Он продумал каждое слово, но когда радист сунул ему микрофон — растерялся и, сбиваясь, сказал:
— Говорит Русин. Я прошу в ближайшие две ночи машин на карьер не присылать.
Рация долго молчала, потом сухо спросила:
В сборник включены рассказы сибирских писателей В. Астафьева, В. Афонина, В. Мазаева. В. Распутина, В. Сукачева, Л. Треера, В. Хайрюзова, А. Якубовского, а также молодых авторов о людях, живущих и работающих в Сибири, о ее природе. Различны профессии и общественное положение героев этих рассказов, их нравственно-этическне установки, но все они привносят свои черточки в коллективный портрет нашего современника, человека деятельного, социально активного.
«Автор объединил несколько произведений под одной обложкой, украсив ее замечательной собственной фотоработой, и дал название всей книге по самому значащему для него — „Соло для одного“. Соло — это что-то отдельно исполненное, а для одного — вероятно, для сына, которому посвящается, или для друга, многолетняя переписка с которым легла в основу задуманного? Может быть, замысел прост. Автор как бы просто взял и опубликовал с небольшими комментариями то, что давно лежало в тумбочке. Помните, у Окуджавы: „Дайте выплеснуть слова, что давно лежат в копилке…“ Но, раскрыв книгу, я понимаю, что Валерий Верхоглядов исполнил свое соло для каждого из многих других читателей, неравнодушных к таинству литературного творчества.
Этот роман о старости. Об оптимизме стариков и об их стремлении как можно дольше задержаться на земле. Содержит нецензурную брань.
Погода во всём мире сошла с ума. То ли потому, что учёные свой коллайдер не в ту сторону закрутили, то ли это злые происки инопланетян, а может, прав сосед Павел, и это просто конец света. А впрочем какая разница, когда у меня на всю историю двенадцать листов дневника и не так уж много шансов выжить.
Старость, в сущности, ничем не отличается от детства: все вокруг лучше тебя знают, что тебе можно и чего нельзя, и всё запрещают. Вот только в детстве кажется, что впереди один долгий и бесконечный праздник, а в старости ты отлично представляешь, что там впереди… и решаешь этот праздник устроить себе самостоятельно. О чем мечтают дети? О Диснейленде? Прекрасно! Едем в Диснейленд. Примерно так рассуждают супруги Джон и Элла. Позади прекрасная жизнь вдвоем длиной в шестьдесят лет. И вот им уже за восемьдесят, и все хорошее осталось в прошлом.
Впервые доктор Грин издал эту книгу сам. Она стала бестселлером без поддержки издателей, получила сотни восторженных отзывов и попала на первые места рейтингов Amazon. Филип Аллен Грин погружает читателя в невидимый эмоциональный ландшафт экстренной медицины. С пронзительной честностью и выразительностью он рассказывает о том, что открывается людям на хрупкой границе между жизнью и смертью, о тревожной памяти врачей, о страхах, о выгорании, о неистребимой надежде на чудо… Приготовьтесь стать глазами и руками доктора Грина в приемном покое маленькой больницы, затерянной в американской провинции.
Франсин Проуз (1947), одна из самых известных американских писательниц, автор более двух десятков книг — романов, сборников рассказов, книг для детей и юношества, эссе, биографий. В романе «Изменившийся человек» Франсин Проуз ищет ответа на один из самых насущных для нашего времени вопросов: что заставляет людей примыкать к неонацистским организациям и что может побудить их порвать с такими движениями. Герой романа Винсент Нолан в трудную минуту жизни примыкает к неонацистам, но, осознав, что их путь ведет в тупик, является в благотворительный фонд «Всемирная вахта братства» и с ходу заявляет, что его цель «Помочь спасать таких людей, как я, чтобы он не стали такими людьми, как я».