Особняк на Почтамтской - [28]

— Не боле часу назад изволили съехать. Адреса не оставили, — с хорошо наигранной почтительностью объяснил половой. — Пожитки у них в одном сундучке уместились — на извозчике укатили.

Прислуга в номерах вышколенная, лишнего слова про постояльца не сболтнет, но при случае и уязвить не преминет. То, что у полицейского все вещички уместились в сундуке, для переезда хватило извозчика, факт, по мнению полового, достойный осмеяния. Перед Михаилом Павловичем выструнился с показным усердием, на роже изобразил нарочито глупую улыбку. Малый рослый, сложением не обижен, этакого нарядить бы в полицейскую форму, так образцовый городовой. Небось знает, мерзавец, куда съехал Мирошин, слышал, когда тот приказывал извозчику, а вот ведь не скажет, если не поднажать на него, и поступает так безо всякого расчета, в силу привычки. Другой на месте Михаила Павловича сунул бы ему под нос кулак, и половой мигом вспомнил, что требуется. Похоже, он даже подосадовал на помощника пристава, что тот отступился: на лице промелькнула неудовлетворенность, когда Михаил Павлович повернул от него прочь. Половой поспешил следом, предупредительно отворил дверь, изогнувшись в поклоне. Чаевых от полицейского он, разумеется, не ждал, исполнил свою обязанность вполне бескорыстно.

Михаил Павлович не стал затевать волокиту: ему все равно необходимо было наведаться в часть, там он и узнает адрес Мирошина. Но вот ведь какая штука: то, что он, полицейский чин, не выказал твердости, то бишь обошелся без рукоприкладства, он в глазах гостиничного слуги потерял долю уважения, а вовсе не приобрел. Будь на его месте младший помощник пристава Калюжный, так половой схлопотал бы зуботычину. И ведь совсем не был бы в обиде. Гнусная публика! Так ведь не сегодня воспитанная, и не вчера — столетия рабства ушли на то, чтобы лакейство впиталось в плоть и кровь. Теперь он свободу получил, а она ему вовсе и не нужна. Любого, кто с ним цацкается, обращается как с человеком, он же и презирает. Но уж если самому доведется возвыситься над кем-либо хоть на вершок — этаким держимордой себя покажет, пострашнее Мамая.

Надзиратель Мирошин снял комнату на Дегтяревской, неподалеку от Ангары, в доме мещанки Федосовой. Михаилу Павловичу идти было мимо лавки, принадлежавшей Валежину. В столь поздний час лавка была заперта, железный засов тускло поблескивал, наискось опоясав массивную дверь. Сиделец со своими домочадцами жил в этом же доме на задах магазина. Во дворе помешались амбары и кладовые, где хранилась провизия и прочий товар. Комнаты, в которых жила семья приказчика, сообщались с лавкой, как это принято во всех подобных заведениях. Семья сидельца Захара Пьянкова состояла из супруги и троих детей. Еще с ними жила полунемощная старуха. Михаил Павлович не знал, кем она приходится, мать Захара или его теща, или же состоит в каком ином родстве. Здесь, в лавке, у Захара Пьянкова и обнаружили сегодня контрабандный чай.

Михаил Павлович недолго раздумывал — решительно отворил калитку, которая не была еще заперта изнутри.

«Пожалуй, Захар ждет кого-то», — мелькнула мысль.

Сторожевой кобель не был спущен с цепи, дремал у себя в будке. Он оказался серьезным, зряшного лая не поднял, без излишней поспешности выбрался из конуры, отряхнулся и дважды басовито гавкнул, не столько затем, чтобы устрашить чужака, а чтобы известить домочадцев. Михаил Павлович давно подметил, что на поведении собак сказываются привычки и характер их хозяев. Насколько он знал Захара, изредка наведываясь в лавку, сходство заметно: сиделец был скуп на слова, сдержан. Про таких говорят: имеет к себе уважение.

В доме текла привычная жизнь: хозяйка и старшая дочь занимались каким-то делом в кухне, в угловой комнате, отгороженной от горницы заборкой не доверху, не шумно развлекались дети, изредка оттуда доносились негромкие восклицания и смех. А если шалуны увлекались, то тут же раздавался урезонивающий голос старухи:

— Не галдите, отец осердится, — и тишина восстанавливалась немедленно.

Все звуки мирной семейной обстановки Михаил Павлович впитывал с болезненным наслаждением и заботился лишь об одном, чтобы хозяин, с которым он беседовал, ничего не заподозрил. Домашние запахи стряпни, детские голоса, беззвучные шаги, негромкое бряцание посуды на кухне — все улавливал он, все, по чему так сильно тосковала его душа и в чем он не желал признаться даже самому себе. Нет, вовсе не для бивачного быта воина рожден он, как думалось ему в молодости, а истинное его предназначение — быть главою семьи, живущей в согласии.

Когда из кухни ненадолго вышла старшая девочка, зачем-то неслышно прошмыгнула в комнату, где находились ее младшие братья, и ненадолго оставила приоткрытой занавеску на двери, он мог разглядеть, чем развлекались малыши под присмотром старухи. Вырезали из старого картона фигуры всевозможных зверушек и пускали от них тени на побеленную стену, разыгрывая потешные сценки: заяц во все лопатки удирал от волка, медведь делал строгое внушение провинившейся лисе… Судя по восторженным лицам детей, игра сильно увлекла их.

Вскоре старшая девочка и старуха ушли в кухню, наказав детям вести себя прилично.