Когда солдаты получили в первый раз денежное содержание, Михая так и тянуло стащить у кого-нибудь деньги, но он не решился. И вот он сделал первую попытку: вытащил у Ковача двадцатку. Успех окрылил его, и тогда он стащил пятьдесят форинтов у Карикаша. Деньги ему были не нужны, но он над этим вовсе не задумывался. Он делал это инстинктивно, решив про себя, что ему не стоит жалеть своих товарищей.
Однако постепенно его начала мучить совесть, вернее говоря, первые робкие проблески ее. «Здесь все так хорошо ко мне относятся! — думал он. — Солдаты считают меня другом. Угощают всем, что им присылают из дому, даже приглашают выпить по кружке пива».
Когда в роте стало известно о пропаже денег, Михая сначала все это не беспокоило. Но постепенно, час от часу, думы все больше одолевали его.
Оршош не предполагал, что пропажа денег вызовет такую реакцию в роте. В иной ситуации он вместе с другими говорил бы о воре, а здесь не мог. Ему было стыдно, что из-за каких-то несчастных пятидесяти форинтов он отравил атмосферу в роте, где впервые в жизни так хорошо чувствовал себя.
И вот Оршош сидит передо мной. Когда он закончил свой рассказ, я задумался над тем, что же мне делать с человеком, который чуть ли не с колыбели несет в себе зерна преступности. Он сам уже не верит в то, что может измениться. Он и сейчас признался не потому, что захотел начать новую жизнь, а просто ему стало жаль, что из-за каких-то пятидесяти форинтов в роте поднялся переполох.
Я прекрасно понимал, что было бы глупо и бессмысленно говорить сейчас Оршошу о чести, о нашей морали, о его собственном будущем. К чему все эти слова, когда сейчас все равно я вызову охрану и отправлю Оршоша на гауптвахту?
Возможно, в тот вечер я был более усталым, чем обычно. Возможно, просто боялся, что, если я оставлю Оршоша в роте, он принесет мне еще много неприятностей. И я решил как можно скорее расстаться с ним.
Закончив дознание, я сам проводил его к военному прокурору, решив, что полностью выполнил свой долг.
В военной прокуратуре с делом Оршоша разобрались очень быстро. Через несколько дней ко мне прибыл военный прокурор. Приехал он утром, когда я был с ротой на полевых занятиях, откуда меня и вызвали в часть.
Прокурор — молодой капитан со строгим лицом — ожидал меня в канцелярии. Как только мы поздоровались, прокурор сразу же приступил к делу.
— Что вы намерены делать с рядовым Оршошем? — спросил он.
Вопрос показался мне странным, так как, сдав Оршоша в военную прокуратуру, я почему-то решил, что навсегда отделался от него. Я направил в прокуратуру материал дознания, приложил к нему карточку взысканий и поощрений Оршоша, то есть, как мне казалось, действовал согласно дисциплинарному уставу.
— А что я должен с ним делать?
Увидев, что я не понял его, капитан продолжил:
— Вы командир роты и, как таковой, несете ответственность за личный состав, не так ли?
— Да, конечно.
— И, несмотря на это, вы удивляетесь, что я хочу знать ваше мнение о дальнейшей судьбе вашего солдата?
— Он вор. Он украл у двух своих товарищей деньги. Пока он был в роте, я отвечал за него. Теперь же, когда он находится в прокуратуре, его судьбу решаете вы.
Капитан несколько секунд молча листал свои бумаги, потом протер стекла очков и сказал:
— Следовательно, если я вас правильно понял, нам надлежит осудить его и посадить на несколько месяцев в тюрьму. Вы полагаете, что на этом и всему делу конец, да?..
— А разве можно поступить иначе? — перебил я прокурора. — Человек, совершивший преступление, должен понести за него соответствующее наказание.
Капитан немного помолчал, а потом спросил:
— Вы хорошо знаете этого человека?
— Да. Он рассказал мне историю своей жизни, — не колеблясь, ответил я.
— И его печальное признание не заставило вас задуматься? А вас не волнует то, что в тюрьме Оршош может стать окончательно погибшим для общества человеком?
— Не мы его толкнули на этот путь, он сам его выбрал…
— Не он один, — сказал капитан. — Вы и сами знаете, что его еще маленьким ребенком толкнули на этот путь. И когда? В первые послевоенные годы, когда жизнь была нелегкой, когда борьба с преступностью велась очень слабо. А ведь Оршош был малолетним ребенком!
— И что же вы теперь хотите делать? — спросил я прокурора далеко не спокойным тоном. — Уж не встать ли нам перед вором на колени и не попросить у него прощения?
— Речь идет не об этом! — осадил меня прокурор, слегка повысив голос. — Каждое преступление влечет за собой наказание. И я к вам пришел вовсе не затем, чтобы оправдывать Оршоша. Я представитель обвинения. Моя обязанность заключается в том, чтобы с помощью закона защищать военную дисциплину и порядок.
— Так в чем же дело?
— Скажите откровенно, вы уверены в том, что в данном случае мы имеем дело с профессиональным, неисправимым преступником?
— Он украл деньги у солдата, а этого, по-моему, нельзя прощать!
— Вы правы! Преступление нужно карать, но вопрос заключается в том, как именно.
— Он украл!
— А потом добровольно признался в этом.
— Но без раскаяния!
Капитан поднял вверх указательный палец и, немного помолчав, тихо спросил:
— А если это не так?
