Особенный год - [35]

Солдаты несколько мгновений продолжали стоять, словно не ожидали такой команды, а потом неохотно разошлись по своим делам.

Я вызвал к себе Карикаша.

— Когда вы потеряли деньги? — спросил я.

— Вечером они еще были у меня.

— Вы хорошо везде посмотрели? Не положили ли вы их в другое место?

— Никуда я их не клал, в бумажнике они у меня лежали. Пропали не все деньги, а только бумажные.

— Сколько?

— Пятьдесят… Пятьдесят форинтов.

Пока я разговаривал с Карикашем, в канцелярию вошел лейтенант Крижан. Узнав, в чем дело, он заметил:

— Это уже не первый случай. Как-то мне докладывал Ковач о том, что у него пропала двадцатка.

После слов взводного мне стало ясно то, во что я не хотел верить: в роте был вор.

Понурив голову, я пошел на плац, где занимались взводы. Я обратил внимание на то, что командиры отделений сегодня не столько командовали, сколько покрикивали на солдат и, если бы не мое появление, обошлись бы с ними еще более грубо.

Во время перерыва ефрейтор Токоди заметил:

— Если бы у меня была ваша власть, товарищ капитан, я бы им всем так задал, что через час вор был бы известен!

Я молча посмотрел на Токоди, дав ему понять, что я придерживаюсь другого мнения, и ушел подальше от солдат.

В тот день «лютовали» не только командиры отделений, но и сами офицеры. А лейтенант Вендель как бы вскользь предложил:

— Прогнать бы их всех по жаре!

Секереш, со своей стороны, предложил выделить несколько человек, которые пошли бы в казарму и провели там обыск, внимательно просмотрев все вещи солдат. По мнению Крижана, каждого солдата следовало бы как следует расспросить.

Я отверг все эти предложения, хотя сам не знал, что делать. Мне так не хотелось разочаровываться ни в одном солдате! Не дай бог, чтобы это оказался такой человек, в которого я очень верил, которого считал порядочным и честным. Я намеренно тянул время, но перед тем как вести роту в казарму, все же построил ее и, встав перед строем, сказал:

— Прошлой ночью кто-то из вас украл у рядового Карикаша деньги, а на прошлой неделе, как выяснилось, у Ковача исчезли двадцать форинтов. Кто взял деньги, выйти из строя!

Ни один из солдат не пошевелился. Я понимал, что вряд ли кто отважится на такое признание, но ради соблюдения формальностей должен был задать этот вопрос. Подождав немного, я приказал:

— Обыскать всех без исключения!

Обыск производили офицеры. Они смотрели, у кого из солдат сколько денег, и тут же выясняли, откуда и когда они получали деньги, на что тратили их.

Обыск продолжался до позднего вечера. Мне было стыдно, как никогда. И до этого в роте случались иногда ЧП, но такого позора мне никогда прежде переживать не приходилось.

И вот обыскан последний солдат, а деньги так и не найдены.

— Если бы я знал, кто это сделал, своими руками свернул бы ему шею! — громко, чтобы слышали все солдаты, сказал лейтенант Вендель.

Балатони, собрав всех комсомольцев, просил их помочь командиру найти вора.

Рота походила на растревоженный пчелиный улей. Солдаты с каким-то недоверием смотрели друг на друга. От той атмосферы взаимопонимания и спокойствия, которая еще вчера царила в роте, не осталось и следа. Солдаты огрызались друг на друга, словно подозревали в воровстве каждого.

Хайду, увидев в магазине, как Коромпаи вынул из кармана бумажку в пятьдесят форинтов, чтобы что-то купить себе, вырвал деньги у него из рук и не отдавал до тех пор, пока тот не сказал ему, откуда он их получил.

За один день была разрушена атмосфера дружбы и взаимного доверия, которая создавалась в течение нескольких месяцев. Каждому хотелось самому и поскорее поймать вора.

Но тщетно. Наступил вечер, и я уже потерял всякую надежду что-нибудь узнать. Офицеры разошлись по домам. Ушел и старшина Чордаш, а я все никак не мог покинуть роту.

Раз десять я брал в руки шинель, но тут же вешал ее обратно. Молча я расхаживал по казарме, погруженный в свои невеселые думы.

Я хотел, чтобы все было хорошо, и вот тебе, пожалуйста! Правильно ли я поступал? Не был ли слишком мягкотелым и добреньким? Не слишком ли доверял тем, кто мог так злоупотребить моим доверием?..

Я остановился перед канцелярией и только тогда заметил, что передо мной кто-то стоит.

Это был рядовой Оршош из третьего взвода. Он подошел ко мне вплотную и дрожащим голосом произнес:

— Я хотел вам кое-что сказать.

Я удивленно посмотрел на солдата, который смущенно оглянулся и еле слышно пролепетал:

— Не здесь, а там… — И показал пальцем на канцелярию.

Когда мы вошли в канцелярию, он молча протянул мне пятидесятифоринтовую бумажку.

— Кто это сделал? — спросил я его.

— Я, — тихим, плачущим голосом ответил Оршош.

Я повернулся к солдату спиной, не желая смотреть на него.

Спустя несколько минут я попросил дежурного по части прислать ко мне двух караульных, чтобы отправить Оршоша сначала к врачу, а потом на гауптвахту.

На следующий день я приказал привести ко мне рядового Оршоша для проведения дознания.

Когда солдаты увидели, как начальник караула вел ко мне Оршоша, они чуть было не напали на воришку и ее избили его. От оскорбления действием их удержал Карнач, но он ничего не мог поделать с той отборной руганью, которой солдаты сопровождали Оршоша до самой канцелярии.