Особенный год - [10]

Свежий ноябрьский ветер шевелил голые ветки деревьев. Вдруг где-то на третьем этаже громко хлопнуло окно, а вслед за этим на асфальт тротуара посыпались осколки стекла.

Сразу же передо мной выросла фигура дежурного по роте. Лицо у него было растерянное. Я приказал ему узнать, в чем дело. Он быстро ушел.

— Кто разбил стекло? — услышал я из-за двери властный голос дежурного и живо представил себе его строгую физиономию.

— Я просто стоял у окна… — ответил ему тоненький испуганный голосок солдата, — меня кто-то нечаянно толкнул…

Я невольно улыбнулся, в памяти всплыли отдельные картины моей солдатской молодости. Я даже не заметил, как передо мной словно из-под земли появился капитан Вертич, командир артиллерийской батареи.

— Заглянул бы ты к себе в казарму, уж больно сильно там расшумелись.

Замечание Вертича почему-то показалось мне обидным, но я как можно спокойнее ответил ему:

— Сейчас загляну.

Сам же невольно ускорил шаг, подгоняемый любопытством: что же там может быть?

Правда, особенного шума я не услышал. Из спальни доносился лишь отчетливый голос одного человека, который подавал команды:

— Первая лодка, вперед!

Я буквально остолбенел: «Какие еще в казарме лодки? У нас механизированный полк, а не инженерный! Да в любом случае какие лодки могут быть в казарме?!»

Когда же я вошел в спальню, у меня даже дыхание перехватило от той картины, которую я увидел.

Помещение было похоже на поле боя. Прямо передо мной на цементном полу лежал рядовой Бела Лазар, а перед его лицом стоял таз, налитый водой почти до краев. Из-под кровати, стоявшей у стены, виднелся второй таз, тоже с водой, который обхватили чьи-то руки.

Чуть сбоку от меня замер бледный как полотно ефрейтор Никош.

Ни я, ни ефрейтор, ни солдаты не могли и слова произнести. Никто даже не подал команды «Смирно».

Не знаю, сколько времени длилось это томительное молчание, нарушенное наконец слабеньким «Смирно», которое было подано кем-то из стоявших в углу солдат.

По этой команде ефрейтор повернулся ко мне лицом и начал докладывать:

— Товарищ капитан, докладываю…

— Молчать! Ни слова больше!.. — грубо оборвал я его и показал рукой на дверь: — Вон отсюда!

Никош с испуганным видом, стараясь не приближаться ко мне, вышел из комнаты.

Я по очереди оглядел застывших по стойке «смирно» солдат и, стыдясь происшедшего, шатаясь, словно пьяный, вышел в коридор.

Знакомо ли кому-нибудь из вас чувство отчаяния, которое внезапно охватывает человека? Приходилось ли вам оказываться в положении, когда все ваши самые светлые планы и надежды рушатся в один миг?

Сколько я мечтал о том, как, опираясь на своих младших командиров, буду воспитывать молодых солдат! Своим верным помощникам я собирался предоставить максимум прав, максимум самостоятельности. Именно им я доверил бы непосредственную работу с солдатами, а сам бы оказывал им всяческую помощь, руководил ими.

Я хотел сделать так, чтобы без участия младших командиров в роте не происходило ни одно, даже самое маленькое событие. Они будут решать, кому дать отпуск или увольнение в город, кого наградить или поощрить… Все это будет способствовать росту их авторитета среди солдат, которые будут чувствовать, что ефрейтор является их воспитателем, наставником, командиром…

А что же получилось?

Я приказал позвать ко мне Никоша.

Он вошел в канцелярию и молча остановился. Лишь спустя несколько секунд хриплым голосом начал докладывать:

— Прошу разрешения доложить…

— Что вы можете доложить?! — прервал я его. — О чем? О том, что были грубы с подчиненными? О том, что грубо нарушили все уставные требования, запрещающие унижать личность солдата и его человеческое достоинство?! О том, что, приказав им толкать по полу таз с водой, вы тем самым духовно отравили двух молодых солдат, сломили их волю?..

Никош молчал. Низко опустив голову, он стоял и не шевелился.

Я не знал, что еще ему сказать. И тут на память мне пришли слова начальника школы молодых командиров, которую совсем недавно окончил Никош: «Деловой, порядочный человек, из него выйдет хороший командир отделения!»

Выйдет? Каким образом? Лукача я простил, потому что он попал под дурное влияние. Я оставил его в роте, потому что из него еще можно сделать честного, хорошего солдата. Разоблачение и стыд, который он испытал и испытывает сейчас, порвали паутину зла, опутавшую его душу, и он хочет, старается стать настоящим человеком.

Но что мне делать с Никошем? С человеком, которому я доверил отделение солдат, поручил их обучение и воспитание, а он злоупотребил моим доверием, восстановил против себя подчиненных. Как они теперь будут к нему относиться, если он надругался над их человеческим достоинством? Разве они могут обратиться к нему за советом, если считают его бесчеловечным и несправедливым?

Я вспомнил время, когда я сам только что пришел в армию. Нашего командира отделения любили все солдаты. Я его тоже любил, потому что он был честным и справедливым человеком. Солдаты из других рот с завистью говорили нам: «Вам легко служить, у вас командиром Варью». Он был всегда подтянут, внимателен. Одним словом, человек. И ум у него был, и сердце.