Особая должность - [47]

Не отвечая, не глядя на него, Наиля расстилала постель.

— Ты к соседке? — спросил он, все еще не надеясь.

По-прежнему молча, Наиля щелкнула выключателем.

Он не видел ее в потемках, но безошибочно угадывал каждое движение. И когда, раздевшись, Наиля юркнула под одеяло, Скирдюк, волнуясь так, будто происходило с ним это впервые, начал поспешно стаскивать сапоги.

Проснулся он всего лишь часа два спустя. Занимался серый рассвет. Наиля спала, отвернувшись от него, сжавшись в комок, почти упираясь лбом в пупырчатую вымазанную известкой стену. Скирдюк смотрел на ключ, торчавший в дверной скважине. Подняться, одеться, потихоньку выйти и запереть ее снаружи... Ей — в утреннюю смену, она упомянула об этом вчера. Потому и просила не засиживаться, а затем все-таки... Эх, все женщины одинаковы. Хотя... Эта уже в объятиях у него все будто еще боролась с собой. Как Галя всегда. Вот эти обе и впрямь одним миром мазаны. Надо же, чтоб такое совпадение...

Он оделся, взялся рукой за ключ, вытащил его из скважины. Наиля была неподвижна по-прежнему. Он знал, что снаружи окно прочно забито гвоздями. Вылезти она не сможет. Будет стучать, звать, по пока обратят внимание, пока придут... Опоздание обеспечено, а за двадцать минут — под суд. Вряд ли простят ей подряд два проступка. Он уже знал (Наиля рассказала все же ему и об этом), что лампочки в ее сумке обнаружили. Какая-то внимательная работница заметила, когда Наиля переодевалась, провод, который Наиля, испугавшись и не понимая, как мог он оказаться вместе с лампочками в ее сумке, стала поспешно заталкивать обратно.

— А ну, девка, показывай, что ты там прячешь, — потребовала эта суровая женщина, у которой муж недавно погиб на войне, и сама вытащила связанные проводом лампочки.

Ее повели к начальнику лаборатории, где она начала работать недавно. Наиля была в ужасе. Она клялась, что понятия не имеет, как оказались эти лампочки в сумке. Купила их она еще год назад на толчке и держала про запас у себя в комнате на гвоздике, на стенке... Правда, в тот день она убиралась, помнит, стерла пыль с этих проклятых лампочек. Так, может, после этого она, сама не замечая как, сунула их в сумку? Сумка всегда стоит на табуретке, как раз под этими лампочками...

Благо, ни в лаборатории, ни на складе таких маломощных лампочек, как эти, не оказалось. Но важней было то, что Наиля была способной лаборанткой. Начальнику, лысому, замученному работой доктору наук, не хотелось лишаться ее. Он покричал на Наилю, хлопнул слабой ладонью по столу, предупредил, что если повторится подобное, пощады ей не будет, и Наиля, сгорая от стыда и обиды еще более жгучей, потому что сама-то она знала, что не повинна ни в чем, а другие в это не верили, провожаемая насмешливым и презрительным взглядом бдительной солдатки, изобличившей ее, ушла в аппаратную.

— Бывает, — сказал Скирдюк, узнав наконец о том, что же произошло с Наилей, — мне вот раз сам начальник штаба дал закурить из своего портсигара, — непринужденно продолжал он, — а я, может, растерялся, что начальство со мной вот так запанибрата, а может, одурел на минуту, только засунул тот портсигар к себе в карман. Начальник показывает мне пальцем: обратно отдавай, а я и не пойму, в чем дело, чего это командиры вокруг регочут?..

Слава богу, она его ни в чем не заподозрила.

Однако теперь, если он запрёт Наилю у нее в доме, она поймет, конечно, что это он, подлец, и лампочки подложил ей в сумку тоже. Никто иной, как он. Стыдно... Ну да ляд с ней. Больше им в жизни не встречаться. Однако он все стоял по-прежнему с ключом в руке и не уходил из каморки, где, свернувшись под одеялом калачиком, спала Наиля. Он думал снова о том, каким образом могла оказаться эта серенькая женщина на пути у пианиста Романа Богомольного. У человека, который принадлежит к совершенно иному миру, недоступному ей? Впрочем, теперь он уже не Роман и не Богомольный. Он — Назар Зурабов, уволенный по ранению младший лейтенант. Сам же признался, что документы он заполучил для себя.

И вновь оказался Скирдюк в неведении и тревоге. Мучило это сейчас его еще больше. Открыть тайну могла только Наиля. Она спала, дорожа, как привыкла, каждой минутой недолгого отдыха. Он еще раз взглянул на нее, вставил ключ обратно в скважину и вышел, стараясь не скрипнуть дверью.

День он провел как в тумане, отвесил Климкевичу овсяную крупу вместо риса, и повар, чувствуя, как неуверен нынче старшина, осмелел и ругнулся. Скирдюк не придал этому значения. Он не уходил к себе, на квартиру, валялся на незастеленном топчане тут же, в кладовой, и к вечеру созрело решение: увести Ромку под любым предлогом на пустынную речную излучину и пристрелить. Он знал простой способ: если стрелять через карман шинели, прижав дуло нагана к боку противника, звук почти не будет слышен.

Да! Только так — и сразу избавление для всех, для Нельки — тоже. Ей-то за что страдать.

Однако лишний раз убедился старшина Скирдюк, что далеко не лыком шит пианист из ресторана «Фергана».

Убивать Скирдюку уже приходилось. Где-то под Ковелем, когда беспорядочно отступали, неистовый комиссар Рамазанов сколотил из бредущих в одиночку и группами по лесам и болотам военных, не считаясь с чинами, званиями и воинскими специальностями, подобие батальона, приказал занять оборону по топкому берегу речушки Турьи, остановил-таки ненадолго немцев, а затем дважды поднимал своих в отчаянные контратаки. Вот тогда-то, словно во сне, вскакивал вместе со всеми по хриплой команде Рамазанова и Скирдюк, бежал вперед, ничего не видя перед собой, замечая только, как падают и падают товарищи, утыкал штык во что-то мягкое, податливое, стрелял в кого-то, чье лицо вспомнить потом не мог, сколько ни силился.