Осмос - [23]

И конечно же, она приехала. Сгущались сумерки, когда моя мать вылезла из междугородного автобуса на конечной остановке, на площади Галилея. Шофер, к которому она обратилась с вопросом, сказал ей, махнув рукой: «Идите вон туда, не ошибетесь».

И она пошла по улице, что ведет к пристани и делит городок пополам.

Она очень изменилась. Теперь это уже была совсем не прежняя девчонка-цветочница с длинноватым носом, с лишними килограммами на заду и бедрах, носившая вышедшие из моды платья, которые она брала взаймы у матери, чтобы спрятать некрасивые мосластые коленки. Как далека она была от той девушки-подростка, почти ребенка, вечно всего стеснявшейся и красневшей по любому поводу, думавшей, что в двадцать лет молодость заканчивается, что жизненный путь намечен и предопределен раз и навсегда: будет муж, потом пойдут дети, а потом будут скромные радости и тихие печали, связанные с трауром по умершим родственникам. Теперь она казалась выше ростом, стройней, грудь у нее соблазнительно выдавалась вперед, длинные, распущенные волосы развевались на ветру; через плечо она несла рюкзак. Да она и была похожа на себя прежнюю, и непохожа, потому что теперь она была такая стройненькая, ладненькая, хорошо одетая, тогда как совсем недавно она была неуклюжая, немного старомодная, полноватая… Можно было сказать, что та, первая Нелли была всего лишь легким наброском той Нелли, в которую она теперь превратилась; от той, первой Нелли у нынешней остались лишь зеленые глаза и ровные белые зубы, чтобы нельзя было ошибиться.

Примерно на полдороге, то есть на середине склона холма шумела ярмарка; Нелли спросила, в правильном ли направлении она идет, у мальчишек, развалившихся в кузовах грузовиков, стоявших на стоянке, молча выслушала их любезности и пошла дальше. Она прошла вдоль ограды стадиона, где проходил матч местных команд по футболу и бушевали болельщики, спустилась в подземный переход, проходивший под железнодорожными путями, по которым проносились сверхскоростные поезда; звук ее шагов гулким эхом отдавался в подземном переходе, и ей казалось, что за ней по пятам кто-то идет. Она шла пешком по городской улице уже минут десять… И вот впереди она увидела легкий туман, курившийся над рекой, и слегка затуманенные огни пристани.

В тот вечер Марк усердно трудился на дороге, проходившей мимо дома. Он взял кирку и старательно ковырял ею асфальт, так как считал, что эта черная масса незаконно «заползла» на его участок примерно на метр, чем нанесла его владению большой ущерб. «Это мой участок! Мое! Мое, черт побери!» Кирка то поднималась вверх, то впивалась в асфальт; искры летели во все стороны. Марк надел свой комбинезон, он яростно махал киркой, чтобы забыться, чтобы забыть прошедший день, забыть о своей хорошей работе, о своей дурацкой работе, о своей новой жизни, о своем галстуке с монограммой компании. Он имел дело с людьми чаще всего трудными, упертыми, видавшими виды, из числа тех, про которых говорят: «кремень, а не человек», и он с успехом дурил им головы, обманывал их и заставлял выкладывать денежки. На работу он шел как в рукопашный бой, с таким же настроением, с такой же готовностью действительно пустить в ход кулаки, если потребуется. Сейчас он был на свой лад легавым… ну, ладно, если уж и не легавым в полном смысле этого слова, то кем-то вроде легавого, кем-то вроде налогового инспектора, состоящего на службе у компании, торгующей встроенными кухнями. Он отлично зарабатывал себе на жизнь, просто классно! Он говорил им: «Надо платить, наивные вы мои! Надо платить, дети мои! Подписали бумаги? Подписали… Значит, теперь надо достать чековую книжку, надо хорошенько потрясти бабулю, у нее в матраце, небось, припрятаны на черный день деньжата, надо разбить копилку, надо заплатить, кровь из носу! Хватит мечтать, хватит нести чушь». Сам он теперь ни о чем не грезил, а работал как вол. У него была пачка визитных карточек, у него был округ, который он обслуживал, его можно было вызвать по телефону для выполнения различных работ, за что ему щедро платили, и он бывал очень рад приработку; его можно было послать собирать квартплату и взносы за аренду помещений или земельных участков, взносы по погашению кредитов и даже взятки; его можно было тайком уговорить не забирать купленный в кредит товар, если задержка внесения очередного платежа была невелика, за отдельную плату, разумеется. «Деньги — это деньги! Надо платить, господа хорошие, и нечего тут сопли распускать и бить на жалость! У человека есть только одно слово чести, одна подпись, и если уж он дал слово, если уж поставил под документом свою подпись, то уж деваться некуда, надо платить!» Вот так Марк разговаривал сам с собой, поднимая асфальт на краю дороги; он-то думал, что он совсем один, а Нелли тем временем подходила все ближе и ближе, наблюдая за тем, как он размахивал киркой и с силой вонзал ее в землю. В любой другой день он бы непременно заметил ее и тотчас бы узнал. В любой другой день он бросился бы ей навстречу, но в тот день он устал как собака, совсем выбился из сил, и он не отдавал себе отчета в том, что этот женский силуэт, медленно выплывавший из темноты в ореоле сияния от огней на пристани, и есть силуэт той женщины, мысли о которой неотступно преследуют его, той единственной женщины, к которой он любит прикасаться, с которой он любит заниматься любовью, доводя до слез, а потом любит утешать и ласкать. Он услышал звук ее шагов в последний миг, втянул носом воздух и учуял запах одеколона. Он подумал, что какой-то прибрежный житель, пробавлявшийся сбором железного лома и оказавшийся в отчаянном положении, послал к нему свою младшую дочь «для улаживания дел», в качестве взноса натурой, так сказать. Она остановилась и стояла неподвижно, терпеливо ожидая, когда он ее заметит. На ней были туфли на босу ногу, куртка расстегнута, длинный шарф под дуновением ветра развевался за плечами, распущенные длинные волосы, подобных которым он никогда не видел, спускались на плечи. Убиться можно! До чего же хороша! Черт подери, ведь она похожа… похожа на…