Жестяные игрушки

— Короче, день выдался ничего, так себе, а мы с Верой тогда только-только поженились, стало быть, дело было году в пятьдесят пятом. В общем, везу это я ее с мамашей на реку, показать мой лесной участок. Ну, доехали мы до моста Кумрегунья. А он, мост этот, однополосный. Так вот, я уж две трети моста проехал, а тут этот гребаный арабишко въезжает на него с другой стороны, представляешь? И мы упираемся бампер в бампер. Лицом к лицу. И с какой, скажи, стати мне сдавать назад: я-то ведь уже две трети моста проехал. Ну, я жму на гудок, а этот арабишко все сидит пень-пнем. Я погудел еще, подольше, и рукой этому арабишке этакий выразительный знак делаю — и представляешь, этот мелкий ублюдок так и сидит себе. А Вера и мамаша ее с заднего сиденья говорят мне: мол, сдай назад, и пусть его едет от греха, нет, представляешь? Ну… от греха… кто ж тогда знал… Короче, выхожу это я из машины, подхожу к его окошку и говорю этому индусишке…

— Индусу? Арабу.

— Ну ладно, ладно, арабу. Или индусу. Короче, говорю это я ему, чтоб он сдал назад. И что ты думаешь, он сдал? Черта с два, он так и сидел там сложа руки. Субконтинентальный гонор, понимаешь?

— Или ближневосточный гонор.

— Ну да ладно, короче… О чем бишь я… Ну да, я обозлился к тому моменту, вот и стал вытаскивать его из машины, чтоб с моста спустить. А Вера с мамашей своей на заднем сиденье машины как завизжат, как заревут — сплошная истерика, да и только. И понимаешь… да ты, поди, и не поверишь… в общем, уступил я. Я всего только пихнул этого индусишку обратно в его тачку и дал ему по уху, даже слова не сказал. Ну, разве только вроде: «Чтоб тебя…», — и вернулся в свою машину и сдал задним ходом. В жизни не было дня позорнее. Блин, срам да и только. Самый, блин, позорный день в жизни.

Вот так мой отец и не сбросил своего арабишку, своего индусишку с моста Кумрегунья.

И это она, его жена, сидевшая на заднем сиденье стоявшего на мосту «Вулзли» и глядевшая сквозь ветровое стекло, как он держит за шиворот этого арабишку или индусишку… Это она и ее мать, перекрикивавшие друг дружку, как соревнующиеся оперные дивы, заводившие друг дружку все сильнее, визжавшие в боковые окна: «Нет, Чарльз, не надо! Бога ради, Чарльз! Помни о своем положении, Чарльз, обо мне подумай!..» Это она заставила его дрогнуть. Заставила его толкнуть этого индусишку или арабишку обратно на водительское сиденье, с которого его наполовину уже стащили, и двинуть по уху, и сказать: «Чтоб тебя…» — оставив всякую надежду сделать что-либо с ним, с этим арабишкой или индусишкой, вроде бы дело того и не стоит. И это она заставила его вернуться, кипя, в свой «Вулзли», где визг и рев плавно сменились тихими всхлипами, и это она заставила его врубить заднюю передачу и сдать «Вулзли» с моста. Это она и ее мать заставили его пережить этот позор… так он говорит.

И он видит в этом некоторую иронию. Потому, говорит он, что, если бы тогда она не помешала ему спустить того арабишку или индусишку с моста, не пришлось два года спустя сбрасывать с моста черномазого, чтобы смыть с себя позор этого дня… и тогда не случилось бы то, что случилось.

Но это случилось.

Вот так мои отец и мать встретились на мосту Кумрегунья, где за два года до того отец пережил самый большой позор в своей жизни, не вытащив своего арабишку или индусишку из окна его «Морриса-Минор» и не сбросив его через перила моста в ручей. Мои отец и мать встретились, потому что отец пообещал себе, что в следующий раз, если он встретится бампер к бамперу с машиной, водитель которой откажется сдать назад, когда отец минует две трети моста, он уже не опозорится, не сбросив его с моста. Въехав на мост, мой отец становился мужчиной, отягощенным прошлым. Белым мужчиной, который не сбросил своего арабишку. Не сбросил своего индусишку.

Вот такой он, этот мост Кумрегунья: каждый, кто проехал по нему с одной стороны, одолев уже две трети его длины, встречает кого-то, едущего в противоположную сторону. Длина моста Кумрегунья — как и любого другого моста с односторонним движением — четыре трети. И проживающие с той стороны его маленькие как-их-там, едущие на запад, одолевают уже свои две трети моста, когда ты, направляясь на восток, одолел свои две трети. В результате чего ты останавливаешься радиатором к радиатору на ничейной земле, где твои две трети встречаются с их двумя третями.

Так вот, мой отец одолел свои две трети моста Кумрегунья, въехав на него с западной стороны, когда моя мать и Лес, ее муж, въехали на мост с восточной стороны в своем раздолбанном рыдване — так он говорит. Моя мать клялась под присягой, что это они, едучи из Кумрегуньи в Джефферсон на своем «Холдене-ЭфДжей», одолели две трети моста, когда отец появился, направляясь из Джефферсона в Кумрегунью на своем армейском «Виллисе».