Целых шесть дней и ночей гнались за ним охотники, упорно отгоняя его от водяных ям все выше и выше, все ближе и ближе к небольшому ущелью, с обеих сторон окаймленному отвесными утесами, где они надеялись поймать стадо. Охотники безжалостно преследовали стадо. Но Вислоухий всегда умел перехитрить их. Несколько раз ковбоям почти удавалось поймать стадо у входа в ущелье. Тогда Вислоухий, бросаясь из стороны в сторону, лягаясь, кусая медлительных или несообразительных, сбивал свое стадо в кучу, гоня его перед собой и отстраняя от грозящей опасности.
В течение всех этих дней, полных постоянных тревог, голубовато-серый осел ни разу не остановился поесть или попить. Он заботился только о том, чтобы остальные напились, чтобы они время от времени пощипали траву. Но, пока они пили, он сторожил. Пока они ели, он обегал соседние ущелья, с гордо поднятой головой, напряженно наблюдая, не покажутся ли где-нибудь ковбои.
На седьмой день охотникам удалось поймать стадо. Они заперли его в ущельи с отвесными каменистыми стенами, в ущельи, глубиною в триста метров, замыкавшемся отвесно спускавшимся утесом. Если бы Вислоухий не устал так сильно, он понял бы, как опасно это место. Очутившись в узком проходе, вернуться было невозможно, иначе как через плотные ряды лошадей и людей, преграждавших вход. Но, наконец, и его упорное сопротивление было сломлено. Он шел медленными, нетвердыми шагами. Его здоровое ухо бессильно моталось. Раненое ухо повисло еще более жалко, а глаза его померкли от недостатка сна и воды.
Супан Джим с радостью отказался бы от преследования, пощадил бы стадо диких ослов и голубовато-серого вожака, о котором так нежно заботился в его детстве. Однако остальные охотники не захотели и слушать об этом, ни за что не желая отказаться от своего намерения захватить живым Вислоухого и все его стадо. Лассо начали вертеться в привычных руках, свитки пеньковых веревок взметнулись над мохнатыми головами и туго затягивались вокруг отбивавшихся, дрожавших от страха и ярости тел. Пыль поднималась тучами; наступало страшное смятение.
Но на Вислоухого так и не удалось накинуть петлю. Хотя он видел, что пришел конец его вольной, дикой жизни, но все еще держал себя вызывающе. Он отчаянно метался из стороны в сторону, лягался, вставал на дыбы, как только его касалась веревка, но выскальзывал во-время из гибельной петли.
Охотники знали, что после поимки его легко было бы поймать и все остальное стадо. Они стали прежде всего преследовать Вислоухого, отгоняя его от остальных, топочущих ногами, обезумевших ослов. Охотники старались незаметно подкрасться к Вислоухому, с веревкой в руках. Но он осторожно пятился от них шаг за шагом, слегка опустив голову; ноги его дрожали от усталости, но глаза ни на секунду не отрывались от преследователей, в них ни разу не мелькнуло хотя бы самое слабое чувство страха.
Ковбои шли все вперед; все дальше пятился голубовато-серый осел. Они подогнали его к самому концу утеса, и здесь он обернулся к ним; усталые бока его тяжело вздымались, белая пена забрызгала его губы и нос.
Слим громко закричал и поднял свою веревку, приготовившись накинуть ее на Вислоухого. Он начал вертеть ее в воздухе, легкий свист и скрип раздался от ее развертывающихся колец.
Тогда Вислоухий встал на дыбы, словно готовясь к бою. Уши его, даже раненое, выпрямились. Он издал короткий рев — звук, выражавший вызов своим врагам и прощание со своей свободой и славой, и когда петля понеслась к нему, развернувшись широким кругом, — он прыгнул…
Одним быстрым изящным скачком он перемахнул через край пропасти и стал падать как-то несуразно, словно какой-то бесформенный серый ком, перевертываясь в воздухе, и ничто не могло остановить его падения, кроме скал, скрытых внизу… далеко внизу, на глубине трехсот метров.
Супан Джим замолчал и задумался.
Я сидела и тоже молчала, ожидая еще чего-то, точно рассказ был не окончен. Супан Джим надвинул свое сомбреро[8] и указал рукою на высокую крутую скалу.
— Вот там, — сказал он мне, — прыгнул Вислоухий.
— Это был самый подходящий конец для такого героя, — сказала я.
Супан Джим молча кивнул головой.
Рассказ Жирардена
Чтобы подняться из долины в горы, необходимо было идти по каменистой неудобной тропинке, которая была похожа на борозду, проложенную по крутому склону горы. В начале она была очень узка, и по ней можно было итти только одному человеку, но потом она становилась более широкой, и несколько человек могли бы итти по ней рядом.
Чем выше я поднимался, тем шире панорама оставленной внизу долины раскрывалась перед моими глазами. Слева я видел только голый, каменный, почти отвесный склон горы, но направо — какое дивное, ослепительное зрелище представилось моим глазам!
Вся долина, залитая яркими лучами итальянского солнца, была загромождена огромными возвышенностями, которые, подобно чудовищным волнам, убегали вдаль красивыми, причудливыми очертаниями. Гребни этих земляных волн были увенчаны зонтообразными соснами; повсюду в складках возвышенностей виднелись деревни, а вдали, на самом горизонте, сверкали и искрились лазурные волны Средиземного моря.
