Ослик Иисуса Христа - [45]

Что интересно (тут Ингрид и сомневалась и надеялась одновременно), Горюшкин-Кунц не просто улетал, воодушевлённый поддержкой, но и вопреки здравому смыслу (если хотите) строил планы на будущее. «Когда-нибудь он обязательно вернётся, – размышляла Ингрид. – Не сейчас, так позже». Вася Горюшкин-Кунц – образ избитой, но не сломленной оппозиции. В своём роде крокодил, натерпевшийся страху, но не собирающийся сдаваться.

«Биг Бен» всё так же отсчитывал время.

Время ускорялось, воспроизводя само себя, как, в сущности, ускорялся и корабль пришельцев. Корабль уходил вдаль, поднимаясь всё выше и выше, пока не исчез, растворившись в чёрной глубине неба.

В правой части картины Ослик воссоздал следующее: с неба опускались тысячи блогеров и птиц. Блогеры десантировались на парашютах, а птицы летели компактными стаями, будто возвращались из тёплых стран на свою исконную землю.

VI

«С нами удобно».

(Слоган оператора сотовой связи «Билайн»)

Осенью девятнадцатого года Ослик вновь посетил Москву. Пробыв там чуть больше недели (и в очередной раз набравшись страху), он приехал в Харьков повидать Лобачёву, но так и не повидал её. Днём раньше Наташу этапировали в Сургут, а дальше в колонию неподалёку от Благовещенска. Благовещенск сам по себе уже выглядел колонией, так что нетрудно представить, в каких условиях содержалась Ната.

Одна радость – днём Лобачёва вязала варежки для «эсэсовцев» (служба содержания), а ночью сочиняла рассказы. Даже не рассказы (записывать было нельзя), скорей, сюжеты. Совершенно утопические сюжеты о счастливой жизни для всех. Но для всех не бывает (!), так и порывался сказать ей Ослик. Сказать же так и не смог.

Лишь только увидев её, он пережил острейшую боль и уже не мог ни спокойно думать, ни тем более поучать. Что отравленный голубь в Рижском проезде (он насмотрелся на этих птиц, будь здоров, пока учился и работал в Москве). Лобачёва едва держалась – исхудавшая, подчистую стриженная и вся в синяках. (Голубь покачивался на тонких лапках, смотрел стеклянными глазами и ловил клювом воздух. Клюв открывался и тут же закрывался снова.) Надо думать, сюжеты у Лобачёвой были прекрасны. Ведь известно: чем тебе хуже, тем красивее твои мечты.

К директору тюрьмы Ослик так и не попал. Зато дал денег эсэсовцам – скорей, от отчаяния, нежели надеясь задобрить их. Существует лишь один по-настоящему действенный способ задобрить эсэсовца – это убить его. Так что Ослик и здесь не строил иллюзий.

На другой же день он отправился в Москву, где вновь настаивал на обмене заключёнными, но без толку. Британские послы лишь развели руками: «Мы делаем всё, что можем, необходимо подождать». Ожидание затянулось почти на пять лет. Только в сентябре двадцать четвёртого Наташу удалось обменять и вытащить за границу: сначала в Таллин, затем в Варшаву и наконец в Лондон.

Все эти годы Генри Ослик, следуя своему плану, регулярно посещал Россию, набираясь страху и оттачивая мастерство хищника. Даже с виду он стал походить на крокодила. Довольно молодой ещё и не совсем опытный, но всё ж таки крокодил.

Постепенно, как это часто бывает при повторении одного и того же, поездки в РФ стали сливаться в одну. «Эффект достигнут», – радовался Ослик – именно то, к чему он и стремился. Во-первых, возникло ощущение, что время не так уж и ценно: не надо заморачиваться временем, его будто и нет (вы по-прежнему молоды, красивы и вам не светит старость). А во-вторых, время всё ж таки было, реальность никуда не исчезала, зато вы приобретали бесценный опыт критического мышления. Тут что с тренажёрными залами (сеть тренажёрных залов «За Сталина на Берлин!»), с той лишь разницей, что тренажёрные залы готовили уёбков, а регулярное посещение «Бутырки» стимулировало работу ума.

«За Путина на Нью-Йорк!» – смеялся Ослик, но зря смеялся. К двадцать четвёртому году этот шутливый слоган стал одним из популярнейших слоганов предвыборной кампании в РФ. Избирали президента, а без «Путина на Нью-Йорк!» президентом не станешь. Решалась судьба страны на следующие 12 лет – так что дело серьёзное. В итоге избрали вновь Путина. А куда деваться? «Против народа не попрёшь» – вот основной лейтмотив предвыборной гонки.

Эффект достигнут. Как Ослик и предполагал, приобретя опыт повторения одного и того же, изменились и его мысли. Добавилось динамики, что ли. Во всяком случае, он заметил – ему существенно проще стали даваться умозаключения. «Логические цепочки» – в применении к искусственному разуму. Ослик то и дело возвращался к своим «эволюционирующим машинам», пересматривал и уточнял «Соглашения об опыте» и понемногу приобщался к письму. Художественному письму.

В последние год-два помимо научных статей он издал и с десяток рассказов. Незатейливых, прямо скажем, рассказов, и в таких же незатейливых изданиях. Максимум, чего он достиг как литератор – это публикация в Penthouse и в нескольких русскоязычных сборниках для эмигрантов США, Великобритании и Франции.

Но суть не в том. Ослик считал занятие литературой неотъемлемой частью «человеческой» мысли, а рассказ, эссе или роман – истинным рекурсивным множеством. Неизвестно, согласился бы с ним Бенуа Мандельброт: Ослик сравнивал художественное письмо с построением фрактала. Во всяком случае он надеялся, что выдающийся математик по крайней мере не был бы против.