Ослепительный цвет будущего - [104]

Хотя я понимаю совсем немногое из того, что говорит Уайпо, мне нравятся наши тихие минуты вдвоем. Я люблю сидеть за обеденным столом и наблюдать, как она готовит: смотреть, как осторожно она обращается с каждым продуктом, словно это что-то бесценное. И я знаю, что ей нравится слушать наши с папой разговоры, пусть она не понимает ни слова. В солнечные послеобеденные часы она садится рядом со мной, наблюдает, как мои пальцы водят по листу скетчбука угольным мелком, и подливает мне чай – чашку за чашкой.

Иногда Уайпо что-то говорит, и я чувствую, как напрягается рядом со мной папа. В эти минуты я хоть и не понимаю точно, что происходит, но знаю, что это касается мамы и что ему это не по нраву. Я придвигаю руку ближе к его руке, чтобы он помнил: я всегда рядом. И тогда я вижу, как его плечи едва заметно, но расслабляются.

Нам еще над многим предстоит поработать. Нет лекарства, которое помогло бы поскорее оправиться от горя.

Внутри меня все еще дыра в форме мамы. Эта дыра будет там всегда. Но, возможно, ей необязательно становиться глубокой, темной ямой, ждущей, когда я споткнусь и провалюсь в нее.

Пусть это будет сосуд. Сосуд для хранения воспоминаний и оттенков, с пространством для папы, Уайпо и Уайгона. И для Фэн, хоть ее больше нет.

Я не уверена, помнит ли Уайпо птицу, помнит ли, как я затащила ее в свою комнату и подожгла палочку благовоний.

Последние несколько дней я рисую птицу, воспоминания, которые мне удалось увидеть, Фэн с разных ракурсов. Пытаюсь припомнить как можно больше деталей. Я показываю скетчбук бабушке, и она начинает медленно переворачивать страницы. Я смотрю, как она задерживается на рисунке, где изображены они с Фэн, стоящие на коленях в храме. В ее глазах что-то мелькает: может, она ее узнала. Понять точно невозможно.

Но что-то между нами изменилось, появилась некая особая связь.

Я начинаю схватывать мандарин. Вспоминаю то, что когда-то уже знала. Иногда я слышу какую-нибудь фразу, и в голове сразу возникает перевод – я тут же понимаю, что она означает. Папа пообещал, что, когда мы вернемся домой, он запишет меня на уроки мандарина. Его предложение: он будет платить за занятия, если я соглашусь еще раз попробовать психотерапию. Я выступила со встречным: идет, если смогу выбрать другого доктора и если папа тоже найдет для себя психотерапевта. Мы договорились.

К ноябрю, надеюсь, я уже смогу поддержать диалог на китайском. Это моя цель – хочу удивить Уайпо и Уайгона, которые постараются приехать к нам на День благодарения. Праздник выдастся не из легких, но с такими гостями пройдет гораздо лучше.

Мама не сможет приготовить индейку с начинкой по ее особому рецепту – с клейким рисом и грибами, порезанными в форме ушек. Вместо нее готовить буду я. Уверена, несколько блюд по маминым рецептам у меня получится воспроизвести – особенно если будет помогать Аксель.

Аксель… Я до сих пор не позвонила ему. Не написала ни имейл, ни сообщение.

Честно говоря, это одна из причин, почему я не хочу возвращаться домой. Между ребер до сих пор сидит стрела. Я практически уверена, что она застряла там навсегда.

Я вспоминаю то первое сообщение, которое он отправил.

Прощай.

Но мы не можем просто перестать быть друзьями. Аксель знает меня так, как не знает никто другой. Аксель – единственный, кто понимает все мои цвета.

104

Наш самолет приземляется раньше времени, но, когда мы наконец добираемся до дома, за окном уже поздний вечер. Звезды и сверчки заняли свои места и зовут нас домой. Шторы опущены, но по краям проступает мягкое свечение.

Меня оглушает знакомая волна боли. Так выглядел наш дом, когда я возвращалась по темноте, а мама выводила трели за фортепиано в гостиной.

Пока я не переступила порог, пока стою здесь рядом с чемоданом, я могу представить, будто она все еще там, ждет, пока я зайду, чтобы поздороваться со мной, перекрикивая музыку и не останавливая беглых пальцев. Могу притвориться, что сейчас она закончит играть Рахманинова, перекинет ноги через фортепианную банкетку и вскочит, чтобы обнять меня.

А через несколько дней, когда настанет воскресенье, я вылезу из кровати и найду ее на кухне – она будет печь вафли с ягодами и взбитыми сливками. Солнечный голос прочирикает «Доброе утро!» – мне, еще не стряхнувшей с себя туман сна, а я промычу что-то в ответ, не забыв улыбнуться ей, и предложу помочь замесить тесто.

Я сделаю все то, что раньше забывала делать, все то, что мне хотелось бы добавить в ту жизнь – как еще один слой акварели.

– Ли, ты идешь? – говорит папа.

Такси отъезжает от дома, и остаюсь лишь я с чемоданом в руках, глядя, как папа перебирает ключи на переднем крыльце.

Я долго и медленно выдыхаю.

– Мы что, забыли выключить свет?

– Не забыли, – говорит он, и эти два простых слова заставляют мое сердце биться с сумасшедшей скоростью. Ведь что еще это может означать, если не то, что мама жива, дома и ждет нас там, внутри?

Сердце ускоряется, когда я втаскиваю чемодан на крыльцо, следуя за папой сквозь мягкий желтый свет прямо в дом.

– Вы вернулись! Добро пожаловать!

Вокруг меня обвиваются руки, и мне требуется пара секунд, чтобы узнать плечо, прижимающееся к моей щеке, мягкую рубашку, прикасающуюся к коже, аромат дезодоранта и шампуня – все не то.