Оскомина - [47]
После рождения Сэма я не раз думала: никто никогда не говорил мне, как сильно я буду любить своего ребенка; а теперь я поняла и кое-что другое, о чем тоже никогда не говорят: ребенок — это граната. Родив ребенка, вы взрываете свой брак — когда пыль осядет, он изменится, станет не таким, как раньше. Не обязательно лучше, не обязательно хуже; просто другим. Этого вам никогда не прочесть в бесчисленных, слащавых до идиотизма статейках о распределении обязанностей по воспитанию ребенка, и уж тем более там нет и словечка о том, что после рождения малыша борьба супругов за верховенство в семье продолжится уже на новом поле брани. К примеру, ребенок проснулся среди ночи, а ты, вместо того чтобы немедленно вскочить с постели, лежишь и соображаешь: чья очередь вставать? Если твоя, то вставай: если же его, почему он все еще дрыхнет, а ты уже проснулась и прикидываешь, чья очередь вставать. Кормлением теперь занимаются оба: она кормит, а он составляет ей компанию. И к врачу ребенка везут оба: один везет, а другой едет, чтобы первый не обижался, что это дело свалили на него. Сегодня родители бьются за право первым дать малышу настоящую еду, и оба старательно увиливают от обязанности менять подгузник, сокращать количество сладостей в рационе ребенка или настаивать на соблюдении правил поведения.
Об этом никто никогда не рассказывает; впрочем, даже если бы и рассказывали, мы вряд ли прислушались бы. Мы же такие умные. Такие взрослые. Такие счастливые. И все у нас под контролем.
— А теперь чувствуете? — спрашивает врач.
— Нет.
Он уже резал меня. Но было это где-то далеко-далеко. Прошла минута. Две. Хоть бы с ребенком все обошлось… Ну пожалуйста, пусть все будет хорошо. Я открыла глаза и увидела медсестру, она шла к педиатру, а в руках у нее был младенец — влажная головка, слипшиеся черные прядки волос. И худая, кожа да кости, ручонка. Длинные худые ноги. Шевельнись. Пожалуйста, шевельнись. Нога чуть дернулась. Звук, напоминающий тихое покашливание. Едва слышный плач.
Натаниел.
Я закрыла глаза.
С ребенком все в порядке, доносится до меня.
В порядке. Все будет хорошо.
Итак, Натаниел родился раньше срока. Но он в этом не виноват. Во мне что-то умирало, и ему надо было срочно выбраться на свет.
XII
Кесарево делали в сложных обстоятельствах, немудрено, что возникли осложнения. Натаниел лежал на восьмом этаже больницы, его лягушачье тельце было сплошь обвито резиновыми трубками и проводами от мониторов. Я лежала на пятом, тоже опутанная трубками и проводами. После анестезии в голове стоял туман, мысли путались. Я часами перебирала нашу с Марком жизнь. Что же случилось? Отчего все пошло не так? Он спятил. Я снова и снова искала ответ. Ответ, конечно, напрашивается сам собой, но принять его — значит принять произошедшее как непостижимую загадку, которую мне никогда не разгадать. Ненавижу загадки, и не я одна их ненавижу. Природа их ненавидит тоже.
В Вашингтон прилетела Вера. Она провела у меня в больнице целый день. Массировала мне голову, выслушивала мои гипотезы. Мне кажется, говорила я, что у меня слишком много времени уходило на стряпню и куда меньше на мужа. Я надеялась, что рождение ребенка изменит нашу совместную жизнь к лучшему, говорила я; очень часто я бывала нетерпеливой, мелочной, раздражительной и сварливой. Вот Марк и потянулся к женщине, которая еще не наслушалась его баек и не смотрела на него с укоризной, когда он излагал точку зрения, позаимствованную у лучшего друга.
— Возможно, все так и есть, — говорит Вера, — но главное не в этом. Главное — понять, чего хочешь ты.
— Может, дело в том, что нам больше нечего было ремонтировать и декорировать, — говорю я. — Может, если бы мы продолжали покупать дома, бороться с подрядчиками и спорить о том, что делать с полами — обесцветить их или покрасить в темный цвет, мы еще много-много лет жили бы и не тужили.
— Ты меня-то услышала? — спрашивает Вера.
— Я ведь всерьез верила, что счастливые браки бывают.
— Бывают, бывают, — говорит Вера.
— Нет, не бывают, — говорю я. — И не рассказывай мне про себя. Не хочу про тебя слушать. Тебе повезло, у тебя брак успешный, но больше таких не будет. А для нас, прочих, надежды нет. Я это знаю и все-таки не теряю надежды. И не оставляю стараний. Думаю, ладно, в прошлый раз я ошиблась, но теперь приложу все силы, чтобы на этот раз не оплошать.
— А что, не самый плохой урок в жизни, — замечает Вера.
— Да толку от него мало, — говорю я. — Очередные креплах. Помнишь ту притчу?
Вера посмотрела на меня, и глаза ее наполнились слезами. Такое с ней иногда случается, особенно когда я капризничаю или веду себя вызывающе; в ответ она дает волю чувствам, которые я себе запрещаю. А она взяла меня за руку, и мы обе заплакали.
Марк приезжал в больницу каждый день. Кроме дня рождения Телмы — в тот день он позвонил и сообщил, что должен слетать в Нью-Йорк, взять интервью. А я знала, что это день рождения Телмы, потому что на следующий день позвонила Бетти и все мне рассказала. Оказывается, Джонатан Райс заготовил Телме сюрприз на день рождения: званый обед в ресторане; гости съехались, залезли под стол, готовясь разом выскочить, как только приедет виновница торжества, но она так и не явилась.
Перед вами ироничные и автобиографичные эссе о жизни женщины в период, когда мудрость приходит на место молодости, от талантливого режиссера и писателя Норы Эфрон. Эта книга — откровенный, веселый взгляд на женщину, которая становится старше и сталкивается с новыми сложностями. Например, изменившимися отношениями между ней и уже почти самостоятельными детьми, выбором одежды, скрывающей недостатки, или невозможностью отыскать в продаже лакомство «как двадцать лет назад». Книга полна мудрости, заставляет смеяться вслух и понравится всем женщинам, вне зависимости от возраста.
Виктор Николаевич Харченко родился в Ставропольском крае. Детство провел на Сахалине. Окончил Московский государственный педагогический институт имени Ленина. Работал учителем, журналистом, возглавлял общество книголюбов. Рассказы печатались в журналах: «Сельская молодежь», «Крестьянка», «Аврора», «Нева» и других. «На реке черемуховых облаков» — первая книга Виктора Харченко.
На пути к мечте герой преодолевает пять континентов: обучается в джунглях, выживает в Африке, влюбляется в Бразилии. И повсюду его преследует пугающий демон. Книга написана в традициях магического реализма, ломая ощущение времени. Эта история вдохновляет на приключения и побуждает верить в себя.
Прогрессивный индийский прозаик известен советскому читателю книгами «Гнев всевышнего» и «Окна отчего дома». Последний его роман продолжает развитие темы эмансипации индийской женщины. Героиня романа Басанти, стремясь к самоутверждению и личной свободе, бросает вызов косным традициям и многовековым устоям, которые регламентируют жизнь индийского общества, и завоевывает право самостоятельно распоряжаться собственной судьбой.
Вторая часть романа "Мне бы в небо" посвящена возвращению домой. Аврора, после встречи с людьми, живущими на берегу моря и занявшими в её сердце особенный уголок, возвращается туда, где "не видно звёзд", в большой город В.. Там главную героиню ждёт горячо и преданно любящий её Гай, работа в издательстве, недописанная книга. Аврора не без труда вливается в свою прежнюю жизнь, но временами отдаётся воспоминаниям о шуме морских волн и о тех чувствах, которые она испытала рядом с Францем... В эти моменты она даже представить не может, насколько близка их следующая встреча.
Каково быть дочкой самой богатой женщины в Чикаго 80-х, с детской открытостью расскажет Беттина. Шикарные вечеринки, брендовые платья и сомнительные методы воспитания – у ее взбалмошной матери имелись свои представления о том, чему учить дочь. А Беттина готова была осуществить любую материнскую идею (даже сняться голой на рождественской открытке), только бы заслужить ее любовь.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.
Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.