Оскомина - [4]

— Я люблю Телму Райс, — с порога объявляет Марк.

Вот вам и вся ситуация. Затем муж сообщил, что, хотя он любит Телму, они не любовники. (Очевидно, он считал, что его увлечение Телмой я еще снесу, а что они трахаются — нет.)

— Вранье, — заявляю я, — но если это правда… — Понимаете, мне очень хотелось ему поверить, но я сознавала, что он врет; мужчина способен трахаться и со стиральной доской. — Но даже если это правда, почему бы тебе и не спать с ней — что тебе мешает?

Тут он стал разливаться про Телму, сказал, что ни за что с ней не расстанется, а я — мегера, сука, вечно пилю его, ною и вдобавок ненавижу Вашингтон (а вот это — истинная правда), и выразил надежду, что, несмотря на все, я останусь с ним. Уж не спятил ли он? — пронеслось у меня в голове. Я сидела на тахте, плакала в три ручья, а живот у меня был такой огромный, что лежал на коленях. Марк завершил шестнадцатую тираду о том, какая Телма Райс замечательная, не то что я.

— Ты спятил, — говорю я, собрав остатки апломба.

— Ошибаешься, — говорит он.

Он прав, мелькнула мысль: я ошибаюсь.

И мы снова пошли кругу. После чего он спросил, не хочу ли я пожить некоторое время одна. Наверно, ему не терпелось сообщить Телме, что он отстоял их любовь. Мне было все равно. Он уехал, а я набила подгузниками чемодан, взяла Сэма на руки, вызвала такси, и мы помчались в аэропорт.

II

Одного я не могу уразуметь: когда ты замужем, как добиться, чтобы в жизни — как прежде — и дальше что-то происходило. Когда ты не замужем, все происходит само собой. Ты знакомишься с мужчинами, путешествуешь, усваиваешь разные уловки, читаешь Троллопа[7], пробуешь суши, покупаешь ночные сорочки, бреешь ноги. Потом выходишь замуж, и ноги спокойненько обрастают заново. Я люблю повседневный уклад замужней жизни, люблю прикидывать, что приготовить на ужин, как развесить картины и сколько мы должны Ричардсонам. Но жизнь замедляется, дни еле ползут. Все лето, пока Марк, под предлогом визитов к дантисту, тайком встречался с Телмой, я стряпала. Я зарабатываю деньги тем, что пишу кулинарные книги. И пока я открывала совершенно новый и стопроцентно надежный способ сварить яйцо в мешочек за четыре минуты и достигла совершенства в салатных заправках, мужнины шашни меня не очень волновали. (Даже теперь мне не верится, что Марк рискнул бы навсегда лишиться моей заправки. Таких заправок днем с огнем не сыскать.) А до этого сколько времени я потратила на выбор обивки, на кушетки и поэтажные планы! Марк достиг известности как газетный обозреватель, я — как кулинар, а мы с ним достигли успеха в борьбе со строительными подрядчиками. Сперва мы сражались с вашингтонским подрядчиком: помимо прочих дикостей, он умудрился настелить наш ковер на седьмом этаже вашингтонского универмага; потом пришел черед битвы с подрядчиком из Западной Виргинии, который напрочь забыл про парадную дверь.

— Да за городом никто парадной дверью не пользуется, — отмел он наши претензии; то же самое мы услышали про отсутствующую аптечку и держатель для туалетной бумаги. Чтобы уладить недоразумения с подрядчиками, мы наняли специалиста по урегулированию конфликтов, это был венгр по имени Ласло Памп. Тут-то и начались серьезные недоразумения. Ласло снес в гостиной стену — и исчез. Мы позвонили ему домой. К телефону подошла его жена и сказала, что у него умер отец. Спустя неделю она сообщила, что у него сдохла собака. Еще через неделю — что умер его психиатр. В конце концов мы дозвонились до Ласло. Он сказал, что у него рак.

— У него рак, — положив трубку, докладываю я мужу.

— Чушь, — фыркает Марк.

— Такими диагнозами не бросаются, — говорю я.

— Еще как бросаются, — возражает Марк. — Особенно подрядчики. Врут напропалую. Слушай, а давай к нему съездим. Посмотрим, как он выглядит. Если нормально, я его пришибу.

— Съездить к нему мы не сможем, — говорю я.

— Почему? — удивляется Марк.

— Потому что не знаем, где он живет.

— Найдем адрес в справочнике, — парирует Марк.

— Не найдем, — говорю я. — Его адреса нет в справочнике.

— Как это нет? — удивляется Марк.

— Нет, и все. С недавних пор это в порядке вещей.

— И чьих же адресов нет в справочнике? — спрашивает Марк.

— Объясняю: адресов тех, кто не хочет стать трупом. То есть тех, кого хотят укокошить. Чего ты на меня-то злишься?

— Ничуть я на тебя не злюсь, — говорит Марк.

— Что же тогда ты на меня орешь?

— Потому что здесь, кроме тебя, никого нет.

Я заплакала:

— Терпеть не могу, когда ты злишься.

— Да не злюсь я на тебя, — говорит Марк. — Я тебя люблю. И ничуть на тебя не сердился.

— Знаю, — говорю я, — но мне все равно страшно. Ты напоминаешь мне моего отца.

— Но я же тебе не отец. Повторяй за мной: Марк Фелдман мне не отец.

— Марк Фелдман мне не отец, — повторяю я.

— Я разве толстый? — спрашивает Марк.

— Нет.

— Я лысый?

— Нет.

— От меня пахнет супинаторами доктора Шолля?

— Нет.

— У защиты вопросов больше нет, — заключает Марк.

Обычно у нас тем все и кончалось: мы против целого света, самая отважная вашингтонская пара ведет борьбу со сферой обслуживания и ее автоответчиками. Но не об этом речь. Я летела в Нью-Йорк с ощущением полной безысходности, а в глубине души исподволь росло облегчение: все, никаких больше обивок, кушеток и битв с подрядчиками! В том же уголке души шевелилась мыслишка: ну вот, Рейчел Самстат, наконец с тобой что-то происходит.