Оскомина - [13]

он вычеркнет из завещания; она же не предполагала, что ее имя в нем никогда и не упоминалось. Почему она терпит моего отца, не понимаю. И почему все мы его терпим. Сказать по правде, не будь он мой отец, я считала бы его как раз таким мужчиной, какие ему ненавистны: это же вероломный и самовлюбленный нарцисс. Причем такого крутого замеса, что я порой забываю, каким он иногда бывает милым.

(А еще, когда мне грустно, я часто ем рагу из копченого бекона.

Мелко порежьте немного бекона и потомите на маленьком огне, чтобы растопить жир. Добавьте нарезанный кубиками картофель и жарьте бекон и картофель на медленном огне, пока они не зажарятся до хрусткости. Добавьте яйцо и — приятного аппетита.)

IV

Внезапный скачок из приземленного быта в Высокую Драму потряс меня настолько, что, проснувшись наутро, я, честно говоря, обомлела: оказывается, то был вовсе не дурной сон! Конечно, метафора эта затерта до дыр, но ощущение было именно такое: мне снится кошмар, и я понимаю: это — кошмар, потом просыпаюсь, а кошмар все длится, прямо как на знакомой всем картинке на коробке детского питания: малыш ест кашку, а рядом коробка, на которой малыш ест кашку, и так далее без конца.

На второе утро я отчаялась. Проснулась, но продолжала лежать, ощущая, как в животе ворочается ребенок, и думала: что же будет со мной дальше? Разумеется, рано или поздно Марк явится. А если нет? Что тогда? Где я буду жить? Сколько мне потребуется денег? Кто будет со мной спать? Последний вопрос меня особенно интересовал, потому что я и вообразить не могла, что вернусь в свою прежнюю форму. Теперь я всегда буду на восьмом месяце, думала я, и слезы, одна за другой, неторопливо затекали мне в уши; потом вечно буду на девятом месяце, и так на девятом месяце навсегда и останусь. Отныне на меня могут позариться разве что мужчины, привыкшие к теткам с безобразными фигурами; стало быть, речь может идти исключительно о врачах. При других обстоятельствах я о врачах и не подумала бы. Давно, еще в колледже, встречалась я с одним начинающим эскулапом. У меня нарывал палец после того, как я случайно вонзила шариковую ручку в заусенец. Мой кавалер взглянул на него и произнес: «Абсцессы. Диабет». Я перепугалась не на шутку: мне всегда казалось, что евреи чаще других болеют диабетом, хотя таких данных я не знаю. Как-то раз я познакомилась со специалистом по диабету и решила докопаться:

— Можно вас спросить? — начала я, но он меня опередил:

— Вы хотите спросить, правда ли, что евреи болеют диабетом чаще других.

— Да, — подтвердила я.

— Меня все об этом спрашивают, — сказал он. — Нет, это не так. В Индии существует секта, члены которой болеют диабетом чаще, чем евреи.

Он говорил ну прямо как феминистки — те вечно твердят, что доминирующее положение мужчин вовсе не предопределено природой: есть же одно племя в Новой Гвинее, у них мужчины сидят дома и ткут, а женщины охотятся на медведей. Как бы то ни было, диабета у меня не нашли, только нарыв на пальце. С тех пор я потеряла к врачам всякий интерес. Но кто, кроме них, обратит на меня внимание? Беременная, уже на восьмом месяце, неуклюжая копуша с огромным пузом и кривой спиной, пупок торчит, как плодоножка тыквы, а ступни — ни дать ни взять перезревшие огурцы. Если представить беременность в виде книги, то последние две главы наверняка надо вырезать. Начало восхитительное, особенно если тебе повезло: по утрам тебя не тошнит и не рвет, а также если у тебя, как у меня, грудь как была маленькая, так и осталась. А тут груди вдруг наливаются, и вот уже у тебя роскошный бюст, при ходьбе он колышется; правда-правда, колышется и прыгает: вверх-вниз, вверх-вниз. Ты начинаешь подолгу разглядывать себя в зеркале, играючи берешь груди в ладони, поднимаешь и опускаешь, сдвигаешь, раздвигаешь, смотришь на себя сбоку, нагибаешься, напрягаешь их, чтобы торчали. Ах, эти груди, сказочные, нежные, величиной с абрикос, затем — прелестные, смелые, упругие мандаринки, но потом, когда они уже вот-вот станут персиками, апельсинами, грейпфрутами, канталупами и бог знает какими еще фруктами или овощами — победителями окружных фермерских ярмарок, — у тебя начинает расти живот, и все сравнения теряют смысл перед этим самым настоящим арбузом. Ты в жизни не выглядела такой несуразно огромной. Теперь ты тоскуешь по своему прежнему тощему, далекому от совершенства телу, и хотя здравый смысл подсказывает, что в конце концов ты станешь примерно такой, как и была, но голос здравого смысла заглушают козни твоего организма: ты уже не можешь, как раньше, спать на животе; стоит кашлянуть, и ты непроизвольно окропляешь трусики; соски оставляют пятна на нарядных шелковых блузках; и еще одна неожиданность: ты теперь разбираешься в загадочных недугах, знакомство с которыми рассчитывала отложить вплоть до почтенного возраста, — типа отекших ног, варикозных вен, неврита, невралгии, повышенной кислотности и оскомины.

Оскомина. Вот отчего я так страдаю, думала я, лежа в постели. Оскомина. Это слово охватывает все, что со мной случилось. Осложненная оскомина. Измеряемая двузначными цифрами. Смертельно