Ошибки рыб - [20]

Глафиру Николаевну помню грузной, старой, за восемьдесят, слепой совершенно, на одном глазу бельмо, другой сияет голубизною; бабушка Лида водит ее по квартире; прабабушка очень веселая, слушает футбольные матчи по радио, болеет за «Зенит». Когда слушала речь Хрущева на XX съезде, аплодировала. Любимой ее поговоркой было: «Ну, совсем как в мирное время!» (имелась в виду дореволюционная эпоха).

Она всегда говорила: «Государь император, государь император», — я, дура, пионерка, думала: прабабушка, увы, из ума выжила; а как ей было говорить? она выросла напротив Зимнего дворца, в доме на Мойке, соседнем с Главным штабом, — там вся челядь жила. У прапрадеда был свой выезд, он приезжал по праздникам внуков поздравлять на Надеждинскую; девочкам к шестнадцатилетию дарил золотые колечки, только младшей Лидочке не успел подарить, умер в 1916 году…

Тут до меня дошло: ежели бы своей смертью не умер, мог бы вполне оказаться вместе с доктором Боткиным в екатеринбургском подвале. И расстрел царской семьи для меня, праправнучки их личного фельдшера, кроме всего прочего, — личное дело.

Прощание с садом

Как можно прощаться с садом, которого уже нет?

Хотя в некотором роде он еще есть, еще стоят его деревья, зелены его кусты и травы, полнолистны купы бывшей территории Обуховской больницы, лавры милосердия напротив Витебского вокзала, бывшей столько лет вотчиной Военно-медицинской академии. Сад простирался от Загородного до набережной Фонтанки, пройти можно было только через турникет, пропускная система, в зелени утопали корпуса разных клиник, осенью листва осыпала скамейки, то была закрытая зона, где сотрудники могли спокойно оставить играть под деревьями детей или внуков, уходя на свою кафедру, в свою клинику, в библиотеку, в лабораторию. Я помню не только весеннелетние газоны, золотые от одуванчиков, кружевные от цветущей сныти, но и оранжерею с розами, георгины, астры, замечательный был садовник, а розы! — как хороши, как свежи были, как Мятлев, помнится, заметил. И что же? продали обедневшие вооруженные силы свою лавру вместе с еще живым садом городу, с потрохами, так сказать, продали; городу? городским чиновникам? кому вчера досталась? кому перепадет завтра? никто не знает. Да покупатели богатые чаще всего не местные, что им эти уголки городские, которые и делают город прекрасным, узнаваемым, живым и жилым?

Вы еще не видели, что сделали с тополями Новой Голландии, воспетыми Базуновым? И не ходите смотреть, не советую. Странна судьба флоры в Санкт-Петербурге начала XXI века, словно на город налетела саранча. Для чего во дворах корчуют садовую сирень, сажая вместо нее елки? Зачем срубили серебристые ели у Русского музея? Говорят, чтобы вернуть городу облик XVIII века; но чтобы вернуть его, на самом-то деле надо город снести.

Прощайте, сиреневые, прощай, вишневый, отцвели уж давно.

Но пока бывший Обуховский сад жив, пока не перекрыт для нас кислород его листвы, мы его видим, а не помним, он помнит многое и многих, знаменитых и незнаменитых, замечательных врачей-бессребреников, давших Гиппократову клятву и до конца дней не отступавших от нее, как от присяги, помнит важные события и полные жизни мелочи ее.

Как гуляла, например, между розовых кустов маленькая внучка великого невропатолога, Лилечка Давиденкова, и подошел к ней нехороший мальчик, да и спрашивает:

— Хочешь, в морду дам?

На что Лилечка (музыка, французский, кудри, воспитание в традициях XIX века, сильно отличавшегося от нашего съехавшего с глузду двадцатого) вежливо отвечала:

— Спасибо, не хочу.

Мост

Зашла в гостях речь о ранних воспоминаниях, первых картинах мира.

Я помнила себя с трех лет: зелень, листва, дедушка в черном кителе держит меня на руках, кусты, аллея, мальчик из белого мрамора приложил к губам палец: тс-с-с… Дедушка говорит: «Qu’est-се que c’est?» Долгое время я думала, что мальчика-статую звали Кэскэсэ, но его звали Амур; как выяснилось, в тот послевоенный год семья наша ненадолго ездила в Пярну.

— Я помню мраморного Амура в парке Пярну, — сказала я.

— А я помню мост, — сказала Мария.

Это был железнодорожный скелетированный мост через корейскую реку Дай-да-ко. Голая конструкция, кружево из балок с заклепками, далеко внизу видна желтая вода. Они бежали по мосту, впереди восьмилетний брат с приятелем, четырехлетняя Маша за ними. А сзади шел поезд. Висящие в воздухе шпалы, по которым бежали дети, уже вибрировали и гремели, поезд приближался стремительно, настигая, но они успели выскочить на тот берег и скатиться по насыпи в сухую траву.

Когда я впервые открыла один из самых любимых своих романов, «Мост короля Людовика Святого» Торнтона Уайлдера, и прочла: «Любовь — это мост», я вспомнила рассказ Марии.

Анекдот и англистка

Она преподавала на третьем курсе филиала Института международных отношений, называвшие ее «англисткой» студенты время от времени (систематически, а не периодически) прямо-таки с ума ее сводили. Например, раздала она им текст, попросила посмотреть его и сказать, есть ли в нем слова непонятные, неизвестные вовсе. И услышала:

— Ну, «Уинстон» — это марка сигарет; а что такое «Черчилль»?