Ошибки наших звезд - [71]

Мы уселись в тени Руин и перекусили.

— Тебя намазать солнцезащитным кремом? — спросила мама.

— Нет, не нужно, — сказала я.

Ветер, играющий листвой, приносил отдаленные крики детей. Они пытались постичь законы жизни на примере игровой площадки, которая была построена для них, в то время как мир, в котором им придется жить, — нет. Папа увидел, что я смотрю на детей, и спросил:

— Скучаешь по тому, как раньше так же носилась?

— Наверное, иногда.

Но я думала не об этом. Я просто пыталась замечать все вокруг: свет, падающий на развалины Руин, едва способного говорить мальчишку, которого привлекла палочка в углу площадки, мою неутомимую маму и то, как она зигзагами наносит горчицу на свой сендвич с индейкой, то, как папа похлопывает по карману, в котором лежит компьютер, и сопротивляется позыву проверить почту, парня, бросающего фрисби, и его собаку, которая всегда ловила тарелку и возвращала ее хозяину.

Кто я такая, чтобы предположить недолговечность всего этого? Кто такой Питер Ван Хаутен, чтобы доказывать гипотезу о временности нашего существования? Все, что я знаю о рае и смерти, находится в этом парке: грациозная вселенная в бесконечном движении, наполненная развалинами и кричащими детьми.

Папа махал рукой у меня перед лицом.

— Хейзел, очнись. Ты с нами?

— Прости, да, что?

— Мама предложила пойти проведать Гаса.

— Ах, да, — сказала я.

Поэтому после ланча мы поехали на кладбище Краун Хилл, место последнего пристанища для трех вице-президентов, одного президента и Августа Уотерса. Заехав на холм, мы припарковались. Машины с ревом проносились мимо по 38 улице. Мы легко нашли его могилу: она была самая свежая. Земля неровная. Надгробие еще не установили.

Я не чувствовала, что он был рядом, ничего такого, но все равно взяла один из маминых идиотских французских флагов, чтобы воткнуть его в землю у него в ногах. Может, проходящие мимо подумают, что он был членом Французского Иностранного легиона или героическим миссионером.

★★★

Лидевай наконец ответила мне в шесть часов вечера, когда я сидела на диване и смотрела одновременно телевизор и видео на ноутбуке. Я сразу заметила, что к письму были прикреплены четыре файла, и хотела сначала открыть их, но победила соблазн и прочла письмо.

Дорогая Хейзел,

Когда мы пришли в дом Питера тем утром, он был очень пьян, но это немного облегчило нам работу. Бас (мой парень) отвлекал его, пока я просматривала мешок для мусора, в котором Питер хранит почту поклонников. Но потом я вспомнила, что Август знал домашний адрес Питера. На его обеденном столе лежала огромная гора почты, где я очень быстро нашла письмо. Я распечатала конверт и увидела, что оно предназначалось Питеру, поэтому я попросила его прочитать письмо.

Он отказался.

В этот момент я очень разозлилась, Хейзел, но я не стала на него кричать. Вместо этого я сказала ему, что он должен прочитать это письмо от мертвого парня ради своей мертвой дочери, и дала ему письмо, и он прочел его полностью и сказал — цитирую дословно: «Отправь его девочке и скажи, что мне нечего к этому добавить».

Я не читала письмо, хотя мои глаза и зацепились за некоторые фразы, пока я сканировала страницы. Я прикрепила их к е-мейлу, а сами листы сейчас отправлю по почте тебе домой; адрес не изменился?

Благослови и храни тебя Бог, Хейзел.

Твой друг,

Лидевай Флиханхарт.

Я открыла четыре приложенных файла. Его почерк был в беспорядке, он промазывал мимо строк, размер букв менялся вместе с цветом чернил. Письмо было написано больше, чем за пару дней, то в ясном, то в замутненном сознании.

Ван Хаутен,

Я хороший человек, но хреновый писатель. Ты хреновый человек, но писатель хороший. Из нас вышла бы отличная команда. Не хочу просить тебя об одолжении, но если у тебя есть время, — а из того, что я видел, можно сделать вывод, что его у тебя завались, — не мог бы ты написать для Хейзел прощальную речь? У меня есть кое-какие заметки, но их надо бы слепить во вразумительное целое. Или просто скажи, что здесь изменить.

Вот что я вам скажу о Хейзел: почти все мы одержимы желанием отметиться в этом мире. Оставить наследие. Пережить смерть. Мы все хотим, чтобы нас помнили. И я не исключение. Что больше всего меня беспокоит — это остаться еще одной безвестной потерей в древней и бесславной войне против болезни.

Я хочу оставить след.

Но, Ван Хаутен: следы, которые чаще всего оставляют люди, — это шрамы. Ты открываешь уродский супермаркет, начинаешь государственный переворот или пытаешься стать рок-звездой, и думаешь: «Ну теперь-то меня запомнят», но а) тебя не помнят, и б) все, что ты оставляешь после себя — еще большие шрамы. Твоя революция ведет к диктаторству. Твой магазин разоряется.

(Ладно, может я не такой уж и хреновый писатель. Но у меня не получается наводить порядок в словах. Мои мысли — это звезды, из которых я никак не могу составить созвездия.)

Мы как куча собак, которые метят пожарные гидранты. Мы отравляем подземные воды нашей ядовитой мочой, помечая все значками «МОЕ» в смехотворных попытках пережить смерть. Я не могу перестать писать на гидранты. Я знаю, что это глупо и бесполезно — невероятно бесполезно в моем нынешнем состоянии — но я такое же животное, как и другие.