Ошибка президента - [5]

Потапов кивнул.

– Так я там только на прошлой неделе был, – сказал Бояркин.

– Оттуда сигналы чуть не каждый день поступают, дают им эти двое жару.

– Так, может, их того… да на пятнадцать суток, – предложил Бояркин.

– И куда девать их? В Москве забито все такими вот… В общем, поди разберись, как там и чего, может, действительно на год за хулиганку наберется.

Лейтенант Бояркин вздохнул и пошел по знакомому ему адресу.

2

Дом два по Мыльникову переулку представлял собой весьма импозантное здание, построенное в самом начале века. Квартиры с высокими потолками, овальные окна, широкие лестницы. Правда, за этим красивым фасадом скрывались обычные советские коммуналки, но не такие перенаселенные – по три-четыре семьи в каждой. Однако в большинстве квартир по-прежнему сохранились бронзовые дверные ручки, мраморные подоконники и прекрасный дубовый паркет.

Стоит ли удивляться, что с началом эпохи приватизации квартир дом два стал привлекать изрядное количество фирм, желающих расселить коммуналки, с тем чтобы потом продать прекрасные пяти-шестикомнатные квартиры «новым русским».

Не проходило дня, чтобы в почтовых ящиках не оказывалось очередной бумажки: «Коммерческая фирма расселит коммунальные квартиры», однако жильцы упорно выбрасывали их в помойные ведра. Население дома, процентов на семьдесят состоявшее из пенсионеров, никуда уезжать не хотело и собиралось держаться до последнего.

Лейтенант Бояркин поднялся на второй этаж, подошел к высокой двустворчатой двери и позвонил.

Ему долго не открывали, затем за дверью раздались быстрые легкие шажки и слегка надтреснутый голос спросил:

– Кто там?

– Милиция! – рявкнул Бояркин.

Внутри завозились, загремели – дверь, видимо, была закрыта не только на засов, но и на крюк. Затем возникла небольшая щель, за которой Бояркин увидел озабоченное старческое лицо.

– Сейчас, одну минуту, – сказала старушка и снова захлопнула дверь, чтобы снять ее с цепочки. – Входите, Петр Михайлович. Времена нынче такие, – развела она руками, впуская лейтенанта Бояркина в просторную неосвещенную прихожую, – что, когда говорят «милиция», надо еще проверить, кто там на самом деле. А то, знаете, в газетах такое пишут… Преступления совершают люди, переодетые в милицейскую форму…

– Я, так стараюсь не читать, – буркнул Бояркин, оглядываясь по сторонам.

– Погодите, я включу свет.

Старушка щелкнула выключателем. Они находились в очень просторной и совершенно пустой прихожей. Пол, судя по всему, был вымыт недавно: пыли в углах не было. Однако от входной двери к одной из комнат тянулись грязные следы. Здесь же у входа стояли старые, стоптанные ботинки.

– Ну что у вас снова тут стряслось, Софья Андреевна?

– Видите, – картинным жестом старуха обвела прихожую, – не то что пальто, домашние тапочки боимся оставить. У Гали холодильник стоял, пришлось убрать в комнату – все съедали. Вы можете себе это представить? Я почти всю жизнь прожила в этой квартире, я ведь здесь родилась… Был, правда, большой перерыв перед войной и после… Но с пятьдесят четвертого я здесь безвыездно. За эти годы кто здесь только не жил – эти стены видели многое, но такого никогда не было! Вчера поздно вечером явились оба пьяные. Сначала у них было тихо, а потом начался шум. Пошли, стали стучаться к Сереже, он им что-то ответил… Они так кричали, невозможно было уснуть. Вышла Галя, попыталась их уговорить, усмирить как-то, так они ее обругали в довольно вульгарных выражениях…

– Ясненько – пьяный дебош, – констатировал Бояркин.

– Потом ушли к себе, и все затихло. Мне даже удалось задремать. И вдруг крик – что называется дикий. Это было уже под утро, часа в три с небольшим. У меня внутри прямо все оборвалось, думаю – убийство. Надела халат, вышла в коридор, а там уже соседи – и Галя, и Сережа. Смотрю – этот, Виктор, лежит, руки раскинул, лицо все в крови. Что-то они там между собой не поделили. Пришлось опять пить нитроглицерин. Поймите, Петя, извините, что я вас так называю, я многое в жизни видела, что вам не дай Бог, могу я на старости лет пожить спокойно и спокойно умереть в своем доме?

Софья Андреевна продолжала говорить, Бояркин вполуха слушал ее, прекрасно понимая, что помочь не может ничем. В лучшем случае только посочувствовать.

– Что ж вы хотите, чтобы мы их забрали?

– Что толку, – махнула рукой старушка, – новые появятся. Эти хоть нас не трогают. Они, в сущности, не злые люди, просто опустившиеся. Понимаете, мне их где-то даже жаль, у них ведь никаких интересов. Ну что они видят в жизни, кроме водки?

На это Бояркину было нечего ответить, и он только развел руками. Софья Андреевна, видя, что он с ней согласен, заговорила о духовной нищете и прочих высоких материях. Петя слушал ее молча, размышляя вовсе не о проблемах девятнадцатой квартиры, а о том, как ему надоело ходить по этим домам и выслушивать одни и те же однообразные жалобы… Вот бы уйти из участковых и получить интересное, пусть даже опасное задание. Короче, Петя Бояркин был в глубине души милиционером-романтиком, которые, как ни странно, не переводятся.

Внезапно плавное течение речи Софьи Андреевны было прервано возгласом: