Ошибка канцлера - [2]
Правда, и с ключом все выглядело совсем не так просто. Не было архитектурных документов, чертежей, планов. Известные до того времени архивы не открыли имени зодчего, молчали и о том, как строился Климент. Одно из интереснейших сооружений Москвы XVIII века – что значили эти слова при отсутствии достоверных данных! Домыслы и предположения не шли дальше имен архитекторов, но не могли обрести и тени достоверности, пока оставались скрытыми годы строительства. С архивами надо научиться работать – только как быть, когда и архивов нет?
Разгадка не могла не существовать. Но в те, теперь уже ставшие далекими годы как было догадаться, что она рядом. Совсем рядом – в запаснике Третьяковской галереи. Портрет великого канцлера Алексея Петровича Бестужева-Рюмина не висел в залах. Его показывали как образец не слишком умелого мастерства крепостных. «Великий канцлер» – так называлась в годы правления Елизаветы Петровны должность, связанная с руководством внешнеполитической жизни России. А. П. Бестужев-Рюмин был дипломатом, в глазах современников, скорее хитрым и упорным, чем талантливым и способным на государственные решения. Он не умел привлекать к себе симпатий, до конца поглощенный придворными интригами, борьбой за богатство и власть, и ему не прощали развязанной против Пруссии Семилетней войны, обошедшейся России в триста тысяч жизней солдат и тридцать миллионов рублей. Но так или иначе, с начала сороковых и до конца пятидесятых годов XVIII века А. П. Бестужев-Рюмин был причастен к судьбам России, к каждому заключенному договору или подписанной конвенции. И он прожил это время вместе с Климентом. Задумывал его, строил, переставал строить и снова возвращался к нему, одержимый своими расчетами и надеждами.
История Климента не вместила в себя всей жизни канцлера. Она вошла лишь в одну ее часть, но вместе с тем неожиданно убедительно и зримо позволила увидеть картины тех лет. Еще недавно отмеченные одними именами-символами, люди ожили, заговорили, стали действовать. Им было тесно в рамках искусствоведческого исследования, но и исследование становилось все труднее вести без них. Или иначе – не замечая их. Роман и исследование сплелись, живя каждый по своим законам, но устремившись к одной цели – к ответу на то, как возник Климент. И еще на то, что свои лучшие следы каждая эпоха оставляет в памятниках искусства, действительной емкости которых мы все еще не научились сознавать.
Климент возник благодаря А. П. Бестужеву-Рюмину, но он же помог канцлеру остаться в истории в неменьшей степени, чем государственная и дипломатическая деятельность. Несмотря на то, что раз за разом не оправдывал возлагавшихся на него надежд, несмотря на то, что стал ошибкой канцлера.
Вместо начала
Тебе никогда не приходилось видеть старых ковров? Очень старых, совсем обветшавших ковров?
Бывает так, что нитка, чуть заметным проблеском мелькнувшая в начальном узоре, вдруг обнажается по всей своей длине. Когда-то скрывавшие ее соседние нити перетерлись, распались, и она осталась одна – неожиданно яркая, сильная, перечеркнувшая былую узорную вязь. И все сразу становится простым и понятным – ее место в узоре, смысл рисунка и даже то, что именно ей следовало сохраниться, чтобы продолжал существовать ковер.
Сегодня кажется, так было всегда. Не могло быть иначе. Только непонятная случайность помешала увидеть давно, с первого же взгляда, связь: великий канцлер – великолепный памятник архитектуры.
Вот мы говорим о правде, ждем и добиваемся ее. Правда о человеке, о времени, об искусстве. Правда… Так в чем же здесь она?
Лондон
Министерство иностранных дел
Правительство вигов
– Срочная депеша из Москвы от нашего министра, милорд!
– Что пишет сэр Витворт?
– Секретная миссия в Лондон русских.
– Цель?
– Поиски невесты для царевича Алексея.
– Наследника русского престола! И кому же поручена эта миссия?
– Гюйзену милорд.
– Гюйзену? Мне незнакомо это имя.
– Бывший воспитатель наследника, милорд, но главным образом учитель голландского языка.
– Его чины, официальное звание?
– Никаких.
– Но это же несерьезно и унизительно для английской короны. Мы вправе пренебречь подобной креатурой.
– Осмелюсь высказать свое мнение, милорд. Очень легко повторить ошибку правительства короля Вильгельма, когда сам царь Петр пробыл в Англии три с лишним месяца, а правительство так и не сумело установить с ним личных контактов.
– Не забывайте обстановку 1698 года. Рисвикский мир был только что заключен, и хотя Людовик XIV признал короля и даже обещал отказаться от поддержки Якова II, но по-прежнему предоставлял изгнаннику убежище. Общая ситуация грозила скорой войной с Францией. К тому же царь Петр не производил серьезного впечатления: все время какие-то переговоры с ремесленниками, купцами, работа на верфях.
– А в результате строительство русского флота, закупленное оружие, снаряжение для кораблей, нанятые моряки, ремесленники, военные специалисты. Мой бог, он не забыл даже музыкантов – то ли трубачей, то ли гобоистов.
И. Никитин (?). Портрет Петра I.
– Однако вы должны признать, его политическая миссия закончилась полной неудачей.
Гоголь дал зарок, что приедет в Москву только будучи знаменитым. Так и случилось. Эта странная, мистическая любовь писателя и города продолжалась до самой смерти Николая Васильевича. Но как мало мы знаем о Москве Гоголя, о людях, с которыми он здесь встречался, о местах, где любил прогуливаться... О том, как его боготворила московская публика, которая несла гроб с телом семь верст на своих плечах до университетской церкви, где его будут отпевать. И о единственной женщине, по-настоящему любившей Гоголя, о женщине, которая так и не смогла пережить смерть великого русского писателя.
Сторожи – древнее название монастырей, что стояли на охране земель Руси. Сторожа – это не только средоточение веры, но и оплот средневекового образования, организатор торговли и ремесел.О двадцати четырех монастырях Москвы, одни из которых безвозвратно утеряны, а другие стоят и поныне – новая книга историка и искусствоведа, известного писателя Нины Молевой.
Дворянские гнезда – их, кажется, невозможно себе представить в современном бурлящем жизнью мегаполисе. Уют небольших, каждая на свой вкус обставленных комнат. Дружеские беседы за чайным столом. Тепло семейных вечеров, согретых человеческими чувствами – не страстями очередных телесериалов. Музицирование – собственное (без музыкальных колонок!). Ночи за книгами, не перелистанными – пережитыми. Конечно же, время для них прошло, но… Но не прошла наша потребность во всем том, что формировало тонкий и пронзительный искренний мир наших предшественников.
Эта книга необычна во всем. В ней совмещены научно-аргументированный каталог, биографии художников и живая история считающейся одной из лучших в Европе частных коллекций искусства XV–XVII веков, дополненной разделами Древнего Египта, Древнего Китая, Греции и Рима. В ткань повествования входят литературные портреты искусствоведов, реставраторов, художников, архитекторов, писателей, общавшихся с собранием на протяжении 150-летней истории.Заложенная в 1860-х годах художником Конторы императорских театров антрепренером И.Е.Гриневым, коллекция и по сей день пополняется его внуком – живописцем русского авангарда Элием Белютиным.
Петр I Зураба Церетели, скандальный памятник «Дети – жертвы пороков взрослых» Михаила Шемякина, «отдыхающий» Шаляпин… Москва меняется каждую минуту. Появляются новые памятники, захватывающие лучшие и ответственнейшие точки Москвы. Решение об их установке принимает Комиссия по монументальному искусству, членом которой является автор книги искусствовед и историк Нина Молева. Количество предложений, поступающих в Комиссию, таково, что Москва вполне могла бы рассчитывать ежегодно на установку 50 памятников.
В каждом из рассказов "Московской мозаики" - загадка, которую постепенно вместе с автором кандидатом искусствоведческих наук разгадывает читатель. "Огни московских викторий" - как зажглись еще в XVII веке в нашей столице огни иллюминаций и салютов, посвященных победам русского оружия. "Кем был "Нептун" - рассказ об известном Всешутейшем соборе и его участниках, соратниках Петра I. "Театр на Красной площади" - история возникновения в Москве первого оперного театра, построенного архитектором В. В. Растрелли.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.