Ошибись, милуя - [22]

Наконец был выбран последний вариант, суливший верную удачу, — выследить генерала на его даче в селе Луизино, что недалеко от железнодорожной станции Новый Петергоф.

Чтобы свести счеты с генералом, стрелять в него взялся Егор Егорыч, определивший для себя, что это главная задача его жизни. Он тщательно готовился: собирал о генерале всевозможные сведения, бывал возле его петербургского дома на Екатерининском канале, даже видел его один раз в карете, окруженной верховыми.

В эти дни Страхов жил радостным чувством своей силы и решимости, сознавая беспредельную и твердую власть над генералом, которого ничто и никто не спасет от мести. Добрым словом он вспоминал Яву, настоявшую послать генералу письмо, которое всему делу придало определенность, сделало суд над генералом обязательным, открытым, как всякое законное и справедливое дело. Но самое важное состояло в том, что о нависшей опасности знал не только сам генерал, но знали и окружающие его, знала семья, следовательно, ему надо было все время бодриться, играть роль незапуганного, а в то же время нельзя было оставаться равнодушным, так как убийства высокопоставленных лиц с грозным предупреждением стали не шантажом, а неотвратимым фактом. Так были убиты петербургский градоначальник Лауниц, жандармский полковник Пауло, начальник следственного отдела тайной полиции Жерехов, генерал-губернатор в Финляндии Бобриков.

IX

В книжной лавке на Сампсониевском проспекте Огородов купил книжку Дмитрия Никифоровича Кайгородова «Черная семья». Она привлекла его своим загадочным названием, обещавшим интересное чтение о тайных людях из «черной семьи». Вернувшись домой и попив чаю, он принялся за чтение. И велико же было его удивление, когда узнал, что автор взялся рассказать ему не о подвигах темных героев, а всего лишь о птицах с черным оперением, извечных спутниках пахаря: скворцах, галках, воронах и грачах. Семен и не подозревал, что о примелькавшихся деревенских птицах вороньего рода, не имеющих ни богатого оперения, ни сладкозвучных голосов, более того, подчас презираемых крестьянским людом, можно писать с таким глубоким, захватывающим интересом.

Глубже всего в душу Огородова залегли выводы, сделанные Кайгородовым в конце книжки:

«Всякий предмет живой или неживой природы может стать учителем и наставником, если обрести дар разговаривать с ним. Надо уметь видеть, слышать и понимать природу. Научиться ведать природу — значит приобщаться к ней, быть ей не чужим, а близким, своим, — быть в состоянии сливаться с нею, чувствовать себя нераздельною частью ея и приобщаться великих животворных сил, в чем именно так сильно нуждается современный человек… Ведать природу — значит уметь ее наблюдать, понимать, у нея учиться, а учение это дает пищу не только для ума, но и для души. Именно очень много дает для души — это надо помнить.

Говоря о природе, я понимаю ея в самом широком смысле слова: мир растений, мир животных, мир неорганический — во всей их гармоничной целокупности — с облаками и звездным небом включительно. Все это завещано нам и неразрывно навеки привязывает нас к Родине».

После, пробегая мимо книжных магазинов, Огородов непременно заглядывал в них, спрашивал о книгах Кайгородова и нашел его «Беседы о русском лесе», очерки «Из зеленого царства», где прочитал биографию ученого и увидел в ней что-то чуточку похожее на свою судьбу.

Дмитрий Никифорович Кайгородов тоже был артиллеристом и, работая на Охтинском пороховом заводе, зачислился в вольные слушатели Земледельческого института, который окончил кандидатом сельского хозяйства и лесоводства. А позднее, после практики за границей, стал профессором института.

«Мне, конечно, не до кандидатов, — рассудил Огородов. — Для этого надо родиться, зато я из деревни, от самой земли-матушки, и мне сам бог велел осознать законы земли и пахаря. Нет, человек не может затеряться на множестве дорог, ежели он почуял свое предопределение. Услышал божий призыв. Хоть и тот же профессор Кайгородов — в артиллерию вывел его отец, а сам он постиг и сказал, что простая ворона — друг человека, и полюбил ее больше пушек. Это и мой от роду указанный удел».

Прослушав несколько воскресных лекций при Лесном институте, Огородов определился в постоянные слушатели земледельческих курсов.

Так как работа его в мастерских начиналась в пять утра, то он успевал к началу вечерних лекций, но возвращался домой совсем поздно. Теперь ему приходилось спать меньше, чем в казарме, и он так похудел, что вся его армейская справа, которую он донашивал, хлябко обвисла на нем. У него выточились и без того крупные углы скул, округлились глаза, но глядел он бодро и свежо, потому что в душе своей переживал то радостное чувство обновления, которое пришло к нему внезапно и ослепило его земной ясностью, будто впервые он увидел божий мир.

У бабки Луши в чулане лежали кипы журналов за минувшие годы — их натаскали и оставили прежние постояльцы, и Огородов, наткнувшись на них, жадно принялся за чтение. Его особенно увлекли статьи Докучаева, Стебута и Кайгородова, из которых он с изумлением узнавал, что земля — это живое тело, наделенное чуткой и отзывчивой душой. Как всякий крестьянин, Семен Огородов по-дедовски привык оценивать землю по ее пригодности и количеству десятин. Он был связан с нею изнурительным трудом многих и многих поколений, да и сам до службы успел наголодаться и надсадиться на своей пашне и потому был требователен к ней, чтобы она родила и давала хлеб. Но ему и в ум не приходило, что земля чует руки пахаря. А в этом убедиться ему было легко и просто, стоило только вспомнить крестьянскую мудрость, без сомнения наделившую землю разумом: земля отдыхает, ходит под рожью, сулит намолот, легла под снег, после дождичка обгулялась. Через привычные мужицкие уважительные отношения к земле Огородов близко к сердцу принимал суждения ученых, которые вроде бы и не открывали ему ничего нового, однако все его знания, дремавшие в нем, как бы окропили живой водой. Именно здесь у него появился горячий интерес и доверие к слову: он стал по-иному, вдумчиво читать и слушать людей, и мир все больше и больше увлекал его своим непостижимым разумом.