Померкли алые и золотистые тона и потускнела сиреневая туча.
Над городом рассыпались сумерки и ожили электрические огни.
— Вера, — обратился он к ней, после того, как они прошли молча несколько шагов.
Она удивленно обернулась на это обращение, но не протестовала против него.
— Если вы никуда не спешите... — нерешительно проговорил он и вопросительно на неё взглянул.
— Мне некуда спешить, особенно нынче, — ответила она печально, давая этим понять, что у неё нет никого из близких.
Он знал, что у неё были и отец, и мать. Если они и не умерли, то она умерла для них. Об этом нетрудно было догадаться по её грустному тону.
— Тогда прошу вас, поедемте туда.
Ей не зачем было спрашивать, куда он зовёт её. Она только знакомо ему шевельнула плечами.
— Зачем?
— Я не знаю, зачем, но вот я увидел вас и мне мучительно захотелось поехать с вами туда.
Она подумала и сделала неопределённое, но тоже знакомое ему движение головой.
— Пожалуй.
Он ужасно почему-то обрадовался и засуетился относительно извозчика.
По счастью, скоро попался лихач. Они сели и помчались за город к морю, где познакомились когда-то и полюбили друг друга.
Мелькали огни электрических фонарей, освещённые окна и предпразднично суетливая толпа.
Но скоро все это миновало, и они очутились за городом.
Было как-то особенно приятно мчаться по пустынному шоссе, где лишь два раза мелькнул электрический трамвай, да прогремели возвращавшиеся из города порожняки.
На заколоченных дачах было глухо и тихо, но уже пахло распускающимися листьями и обмокшей от теплых дождей и солнца землёй.
Электрические фонари вдоль пути попадались здесь изредка, зато звезды светили здесь так ярко и дружно, как они никогда не светят над городом.
Он обнял её, пополневшую за эти годы, талию и был взволнован близостью её тела, которое знал когда-то таким чистым и совершённым.
Теперь это тело было осквернено грязными ласками многих, и это вызывало в нем острое тоскливое чувство, близкое к виноватости.
— Зачем вы меня привезли сюда? — обратилась она к своему спутнику, когда они сошли с экипажа и подошли к обрыву.
Здесь было глухо и пусто. Маленькие дачи, где они жили когда-то, были снесены. Вместо них понастроены большие. Деревья сильно разрослись, остались те же прибрежные холмы да море.
Оно было здесь перед ними темное и необъятное, смутно озарённое одними лишь звёздами, которые отражались в нем кое-где бледными полосами. Слышно было, как море шелестит внизу, как бы влача по берегу свой царственный шлейф, и глубоко и властно дышит прямо на них солоноватой свежестью.
Он не сразу собрался ответить на её вопрос, потому что и сам не знал, какая сила его сюда потянула.
— Мне хотелось вернуться к прошлому, — ответил он, чувствуя, что говорит не совсем то.
Она вздохнула и прошептала:
— Прошлое умерло.
— А мне кажется, что мы зарыли его живым! — вырвалось у него горькое признание.
— Мы?
— Нет, нет, — поспешил он ответить на укор, который слышался в её тоне. — Нет, я не хочу обвинять в этом тебя. Я один виноват во всем.
Она промолчала.
— Не думай, что я так счастлив теперь, — продолжал он, чувствуя потребность высказаться, многое объяснить не только ей, но и самому себе. — Мне как будто не на что жаловаться: у меня семья, дети, но... но вспомни, ведь мы любили друг друга. Я любил тебя и это правда, что я любил в первый раз в моей жизни. Я не сумел воспользоваться нашей любовью, как должен был воспользоваться, как хотел, а ты была слишком горда и стыдлива, чтобы заставить меня сделать тот шаг, который заставила меня сделать другая, которую я никогда так не любил, как тебя.
— Ну, я не думаю, чтобы вы теперь раскаялись в этом.
— Теперь! Теперь! — повторил он слово, которое она произнесла с особенным ударением и горечью. — Именно теперь я раскаиваюсь в этом больше, чем когда бы то ни было. Именно теперь, когда ты... так несчастна... Вера! — он схватил её за руку и старался заглянуть в её лицо, зареянное сумерками. — Вера, неужели это правда?
— Правда, — произнесла она как-то жёстко и мрачно.
Тогда у него вырвался тот вопрос, который колол его с той самой минуты, как он услышал, чем она стала.
— И я, я виноват в этом?
Она резко отняла у него свою руку.
— Зачем ты мучишь меня? Зачем? Тебе хочется снять с себя даже тень, которая падает от меня на твое нынешнее благополучие. Ну, хорошо, ты ни в чем не виноват. Решительно ни в чем. А теперь довольно. Идём.
Но он остановил её.
— Постой. Умоляю тебя, не уходи. Ты мне бросаешь это отпущение, как подачку. Но я не хочу, я не могу так принять его.
— Чего же тебе ещё надо от меня?
— Справедливости. Одной справедливости. Послушай, Вера. Вспомни, ведь я, несмотря на всю мою любовь к тебе, не тронул тебя.
— Ах, ты вот о чем!
Она резко и как-то грубо рассмеялась, и этот грубый смех, как ему показалось, также выдавал её ужасное настоящее.
