Осенняя история - [14]

Шрифт
Интервал

Подобие прихожей, но не заброшенной. Полузадернуты гардины, закрыты ставни. Два мягких стула у пристенных столиков цветного мрамора; на них разложены какие-то предметы. Воздух пропитан теплым духом человека. Возможно, где-то рядом логовище старика. Я вновь заколебался. Недолго вслушивался — никакого шума. И я пошел вперед, тем более что обнаружил дверь: быть может, она и приведет меня к желанной цели.

Вторая комната была освещена и выглядела холодней и неустроеннее предыдущей. Мебели почти не видно вовсе. На стенах дорогой, но обветшалый штоф, обшарканный ковер у входа. Добавим к этому три позлащенных канделябра с надломанными ручками и кособокий круглый стол. Похоже, проходная комната. И если верить впечатленьям от прихожей, за ней последует еще одна, возможно, занятая в эту самую минуту.

По моим прикидкам, я находился в центральной анфиладе; напротив — дверь, которая должна была открыть мне доступ к месту моих настойчивых исканий. Итак, я был у цели и, не раздумывая, легонечко толкнул означенную дверь.

Глава девятая

Подобно первой, эта комната была объята полумраком, хоть света и хватало, чтобы осмотреться. Пока неясным оставалось ее предназначение. Здесь я увидел то, чего, пожалуй, в доме не было нигде, а именно предметы обстановки и обихода, которыми, как видно, все время пользовались: утробистый комод, старинный инкрустированный туалетный столик, полуоткрытую конторку, забитую бумагой и всякой мелочью. Господствующим цветом в комнате был желтый; им изобиловали стены, обивка мебели, напольные ковры. Повсюду был разлит все тот же запах человека, почти что тонкий аромат. Теперь он был еще сильней, и я, казалось, подошел к его источнику. Насторожился, однако быстро понял, что в покое не было других дверей, поэтому поблизости никто не мог скрываться. Скорей меня застигнут, продвигаясь следом, значит, надежд на бегство нет. Но, оказавшись здесь, я, невзирая ни на что, решил остаться.

Первым делом я осмотрел ту стену, которую считал перегородкой между моей и этой комнатой. В нее вминался мощный гардероб со створками, расписанными под буйную растительность. Похоже, он располагался напротив моего стенного шкапа и был такого же размера. Открыв его, я поначалу не заметил ничего особенного. Вот только улетучились куда-то полки, а вместо них торчали осиротелые штырьки. И, словно не удовлетворясь, мой взгляд упал на две доски, небрежно прислоненные к комоду, как будто лишь на время. Они и были полками из гардероба.

Все говорило мне о том, что оба шкапа срослись спина к спине, скрывая тайный ход. Осталось выискать его.

Возобновив осмотр, я обнаружил, что задняя перегородка заходит внутрь на толщину брусков, прибитых по углам. Но где запрятан механизм, сдвигавший в сторону отрезок стенки (если, конечно, здесь применено традиционное приспособленье)? В недрах гардероба я не приметил ни одной зацепки для пальца иль руки. Зато, взглянув на боковые стойки, увидел необычный гвоздь, торчавший явно не на месте. Я попытался надавить на шляпку, но металлический пупырышек не поддавался. Тогда мне удалось поддеть ее ногтями, и шляпка вылезла наружу на пару сантиметров. Одновременно от верхней части стойки бесшумно отвалился деревянный кубик, обнаживший металлическую кнопку. Она послушно уступила ровному нажиму: медленно и тихо поворотилась стенка гардероба, но не на собственной оси, а с помощью искусно вделанных петель, благодаря которым, подобно створке, должна была открыться прямо на меня. С тревогой я ожидал, когда же механизм закончит поворот, не исключая, что ход мог вывести в другую комнату. Но нет: за переборкой открылась именно моя.

Последние сомнения рассеялись: ночное происшествие — не плод моей фантазии. Кто-то пытался подойти ко мне, пока я спал. Встревоженный пружинным лязгом, он удалился, так и не исполнив своего намеренья.

Только какого? И кто это мог быть, как не старик? В конце концов я сделал вывод (рассуждая здраво), что в доме жил один старик, и лишь ему я должен приписать те мелкие приметы, которые указывали на постороннее присутствие. Второй вопрос я, следовательно, посчитал решенным. Первый мне предстояло разрешить. Но не сию минуту. Сейчас важнее побыстрей уйти, не дожидаясь нежелательных сюрпризов. Дабы не вызвать подозрений, я надавил на кнопку механизма, вогнал на место гвоздь, и хитроумное устройство вернулось в прежнюю позицию.

Я направлялся к выходу, когда через неплотно пригнанные жалюзи пробился солнца луч, сразив ярчайшим светом вещь, которая была наброшена на спинку стула. Она невольно привлекла мое внимание. То был слегка потертый отрез богатой ткани, тафты или муара. Ткань показалась мне знакомой. Я судорожно рылся в памяти, как будто именно она должна была прийти мне на подмогу. Внезапно я ее узнал: муаровая шаль с портрета. Сказать по правде, я не до конца уверился в своей догадке (ведь сам портрет изрядно потемнел), однако чувствовал, что так оно и есть.

Непросто передать мое волнение. Значит, та женщина еще жива и, надо полагать, бывает в этой комнате. А легкий аромат — ее благоуханье? Возможно, это лишь реликвия? Немного замечтавшись, я не думал, что живая она не будет походить на женщину, которую я как бы знал. Я говорил о ней с самим собою, словно она сошла с портрета, словно иною жизнью и не жила.


Еще от автора Томмазо Ландольфи
Меч

Обедневший потомок знатного рода Ренато ди Пескоджантурко-ЛонджиноВведите, осматривая всякий хлам доставшийся ему от далеких предков, нашел меч в дорогих ножнах, украшенных чеканными бляхами…


Эгоизм

Томмазо Ландольфи (1908–1979) практически неизвестен в России, хотя в Италии он всегда пользовался и пользуется заслуженной славой и огромной популярностью.Известный итальянский критик Карло Бо, отмечая его талант, неоднократно подчёркивал, что Ландольфи легко, играючи обращается с итальянским языком, делая из него всё, что захочет. Подобное мог себе позволить только Габриэле Д' Аннунцио.


Жена Гоголя и другие истории

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Солнечный удар

Советскому читателю предстоит первое знакомство с книгой рассказов известного итальянского прозаика Томмазо Ландольфи. Фантастические события и парадоксальные ситуации, составляющие фон многих рассказов, всепроникающая авторская ирония позволяют писателю с большой силой выразить свое художническое видение мира и показать трагическое одиночество человека перед лицом фашизма (ранние рассказы) и современной буржуазной цивилизации.


Любящая дочь

Томмазо Ландольфи очень талантливый итальянский писатель, но его произведения, как и произведения многих других современных итальянских Авторов, не переводились на русский язык, в связи с отсутствием интереса к Культуре со стороны нынешней нашей Системы.Томмазо Ландольфи известен в Италии также, как переводчик произведений Пушкина.Язык Томмазо Ландольфи — уникален. Его нельзя переводить дословно — получится белиберда. Сюжеты его рассказав практически являются готовыми киносценариями, так как являются остросюжетными и отличаются глубокими философскими мыслями.


Рекомендуем почитать
Тевье-молочник. Повести и рассказы

В книгу еврейского писателя Шолом-Алейхема (1859–1916) вошли повесть "Тевье-молочник" о том, как бедняк, обремененный семьей, вдруг был осчастливлен благодаря необычайному случаю, а также повести и рассказы: "Ножик", "Часы", "Не везет!", "Рябчик", "Город маленьких людей", "Родительские радости", "Заколдованный портной", "Немец", "Скрипка", "Будь я Ротшильд…", "Гимназия", "Горшок" и другие.Вступительная статья В. Финка.Составление, редакция переводов и примечания М. Беленького.Иллюстрации А. Каплана.


Обозрение современной литературы

«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».


Деловой роман в нашей литературе. «Тысяча душ», роман А. Писемского

«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».


Мятежник Моти Гудж

«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».


Четыре времени года украинской охоты

 Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...


Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона

Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.