Осенний светлый день - [24]

— Да что же такое деется? — отчетливо разносилось над болотом. — Житья нет людям. Скоро путевку в уборную будете требовать.

В этот же день Глеб показал Куклина на автобусной остановке.

— Вот посмотри на Куклина. Самый пакостный хищник во всей округе. Пакостнее росомахи.

Иван посмотрел, но хищного в нем ничего не приметил. Мужик как мужик. Немолодой уже, давно немолодой. Роста совсем среднего, сухой. Лицо широкое, плоское. Носик пипочкой. И маленькие синенькие глазки.

— И еще у него паршивая черта — врать любит. Уставится глазками в лицо человека и несет какую-нибудь ересь. Человеку неудобно, он отворачивается, корежится, а Васе Куклину не стыдно.

Потом Иван не раз встречал Куклина на улице, но никак не мог заставить себя поверить, что больше, чем Куклин, вряд ли кто еще принес столько вреда всему живому в тайге и реках.

А тем не менее все это было так. Константину Петровичу можно верить.

3

Вася Куклин помирал. И в поселке об этом знали. И сам он знал, что помирает, что пришел его час и уж никак от этого не отвертеться, не изловчиться, не проскользнуть мимо.

На первых порах болезни он ничего не понял, думал отмахнуться, как от привычной простуды, потом пошел по докторам, а когда понял, ужаснулся перед вечной тьмой, и, хотя доктора и разные целители, к которым кинулся Вася после того как догадался, что от докторов спасения ждать нечего, говорили в один голос, что все хорошо, Васе стало ясно, что ничего хорошего нет. Оставалась одна надежда, что там, по ту сторону, хоть что-то да есть. Жизнь не жизнь, но хоть какой-то свет перед глазами, а если б так, как говорили в прежние времена — рай и ад — то и совсем бы уж было хорошо. Хотя пораскинуть, то и опять ничего хорошего: в рай Васе никак не попасть, ему прямая дорога в ад. Но и это успокаивало: был бы ад, а не черная вечная пустота, а там посмотрим, как быть, авось выкрутиться удастся, как много раз удавалось при жизни.

Всю жизнь Вася жил тайгой, рекой, промыслом харчился. И если удача шла в руки, то Куклин от фарта никогда не отворачивался. Лишь бы взять, лишь бы заполучить. И никогда не думал, хорошо это или плохо: взять побольше, по-Васиному, всегда хорошо.

Если бы в судный день собрались ангелы или те, кому это положено делать, и напомнили бы Васе Куклину случай из его жизни, то Вася бы не понял своей вины: тот случай ему памятен редкой удачей, везухой. Десять лет прошло, а помнилось как сегодня. Случилась такая добычливая охота на гусей.

По-разному и в разное время улетают птицы на долгую зимовку. Ласточки начинают табуниться задолго до холодов, и едва только опали желтые цветы чистотела — как нет их.

Гуси держатся до последней крайности и покидают родину последними, как и полагается крепкой и боевой птице. И потому известно: пролетели гуси — жди снега, непогоды. А порою непогода обгоняет гусиные косяки, напрочь закрывая горные перевалы на караванных путях, и тогда птица вынуждена перебиваться, порой многие дни, ожидая под перевалом летной погоды.

В тот год Куклин караулил гусей лунными ночами на Коньковских болотах. Охота шла так себе — одна-две птицы в ночь, а в последнюю так и совсем плохо: ни одного выстрела. Потемнело небо, исчезла луна, тучи придавили землю, и пошел снег. Тяжелый мокрый снег. А под утро ударил мороз.

Утром, на малом свету, выбрался Вася из ледащей землянушки по нужде и, не успев свершить нужное дело, пристыл к земле: по всей болотине из-под снега торчали гусиные головы. И тут только Вася сообразил: не одолели гуси перевала, замотались в липкой снежной круговерти, и пали косяки на передых в болото, а тут мороз спаял снег крепким настом. И никак теперь не выбить птице свое грузное тело из-под ледяной крыши.

Вот она, удача-то!

Вася Куклин не раздумывал и коротких секунд. Задыхаясь от возбуждения, он вырыл из-под снега голой рукой увесистый дрючок и как был — без шапки и в расхристанной одежонке — кинулся к птице.

Первого гуся Вася ударил палкой, и ударил удачно. Тонкая переборка птичьего черепа треснула как грецкий орех. И тут же кинулся к другому.

Наст хоть и был крепким, но не настолько, чтобы держать Васю, и Вася проваливался в снег, запинался, падал, рыча, метался от одного гуся к другому и крушил дубиной птичьи головы. Иногда он промахивался, разбивал наст около птицы, и тогда в смертном гоготе гусь вырывался из ледяной тюрьмы, обдавал Куклина снегом, ударял жестким крылом.

То ли от возбуждения и перегрева, то ли Куклин и сам не заметил, как ударился лицом об лед, но из носа у него пошла кровь, он ее не останавливал — некогда — и только успевал утереть мокрой ладонью хлюпающий нос, и руки у Васи, и дубина с двух концов были в крови, Васина кровь и гусиная цветками вспыхивали на белом искристом снегу.

Вася свирепствовал долго, до полного изнеможения, когда от бессилия повалился на колени и плачущими глазами смотрел, как из-под размякшего снега под лучами не по-осеннему яркого солнца вырываются гуси, тяжко поднимают себя к небу и становятся недоступными его дубине.

Семьдесят шесть гусей добыл тогда Вася. Он стащил их всех в одну кучу и не мог поверить, что вся эта груда перьев и мяса принадлежит ему одному. Но радость тут же уступила место опаске и беспокойству: не наскочил бы ненароком охотинспектор, не набрели бы на побоище возвращающиеся с дальних болот охотники — тогда Васю могли ожидать лишь одни убытки и разор.