Осенний свет - [22]

– Где ключ? – спросила она.

– Должно быть, в пепельнице на телевизоре, – ответил он. – Где всегда.

Она пошла, взяла ключ и, вернувшись в кухню, подошла к двери на лестницу. Но на пороге задержалась, оглянулась на отца и спросила:

– Что она, по-твоему, сделала такого ужасного?

– Болтала, – ответил он.

– Болтала, – как эхо повторила она. И замолчала выжидательно, слушая шорох часов над плитой.

– Наговорила много такого, что негоже слушать малому дитяти.

Он отпил глоток виски. Стакан он держал неловко, локоть наружу, будто пил из ковша.

– А если к примеру?

– Неинтересно вспоминать.

– Мне было бы интересно, – сказала Джинни, вздернув брови. Она подбросила и поймала ключ той же рукой, где у нее была пачка сигарет. Но ей был знаком этот его упрямый, самоуверенный вид. Судный день наступит и пройдет, а он все так же будет стоять, будто сноп на ветру, и не прибавит больше ни слова.

– Можно лошадь силком подвести к воде, но пить ее на заставишь, – сказал он.

– Лошадь – или мула, – вздохнула она и поднялась по лестнице. Она отперла замок, повернула и потянула ручку, потом толкнула дверь от себя. Ничего не получилось. Дверь была заперта изнутри на задвижку.

– Тетя Салли, – тихо позвала она.

Никакого ответа.

Она подумала немного, потом легонько стукнула в дверь. Прислушалась, повернув голову.

– Тетя Салли! – позвала снова.

– Я сплю, – послышалось из комнаты.

– Тетя Салли, ты не спишь, ты же разговариваешь.

– Я разговариваю во сне.

Джинни еще подождала. Ничего. Потом опять позвала:

– Тетя Салли! У тебя свет горит. Мне видно из-под двери.

И опять постояла, повернув голову, прислушиваясь, как воробей. Как будто бы за дверью скрипнула половица, а так – ничего.

– Оба вы помешанные, – сказала Джинни.

Никто не отозвался.

Она чуть было снова не заперла дверь, но все-таки передумала и сказала:

– Ну хорошо. Сиди там и дуйся. Надумаешь выйти, имей в виду, что дверь отперта.

Прождала еще полминуты, но старуха не пожелала ответить, и тогда она прошла дальше по коридору, зашла ненадолго в ванную, потом спустилась обратно в кухню. Отца там уже не было. Она пошла в гостиную и хотела было положить ключ обратно в пепельницу, но передумала и сунула к себе в карман, а то еще, чего доброго, старик снова вздумает запереть дверь, – хотя, если уж он что затеял, этим его не остановишь, он может и гвоздем забить. С него вполне станется.

– Отец! – позвала она.

– Я уже лег, – отозвался он.

Он спал в комнате за гостиной, в годы ее детства там гладили белье. Она прошла мимо спящего на кушетке Дикки, повернула ручку, приоткрыла дверь и заглянула к отцу. У него было темно.

– Долго тебе лежать не придется, если я не смогу завести машину, – сказала она.

– Не сможешь завести машину, тогда ступай переночуй у тети Салли, – с язвительным смешком ответил он.

– Как бы не так, черт возьми. Ты мне тогда лошадей заложишь.

– Не забудь свет погасить!

Они оба услышали, как наверху тетя Салли спустила воду в уборной.

Но машина неизвестно почему завелась со второй попытки. Джинни вернулась в дом за Дикки, выключила свет, задвинула камин экраном – отец никогда им не пользовался, зря, мол, тепло пропадает, – перенесла ребенка с игрушкой в машину и уехала домой.

Старуха у себя в комнате слышала, как она отъезжала, и улыбалась злорадно, ну в точности как ведьма из телепередачи – об этом сходстве она сама знала и ничего не имела против, отнюдь! Сколько лет старалась быть доброй христианкой, как положено, честь по чести, а много ль ей это дало? Телевизор с выбитым нутром да кривую бедную спаленку, куда она работницу бы не поместила, если бы все еще была хозяйкой в своем доме; в этой комнате, чуть только ветер посильнее, сквозняки гуляют – даже двери дрожат, и вообще такой вредный воздух, что ее бальзамин в зеленом керамическом горшочке – он у нее дома рос, можно сказать, сам по себе, а тут, вот пожалуйста, почти засох, и, что она с ним ни делает, проку чуть. Нет уж, она будет читать этот дешевый романчик, и наплевать ей, что о ней подумают.

Она открыла книжку на том месте, где остановилась, закрыла глаза – ну только на одну минуточку – и сразу же заснула.

Было утро, когда она проснулась, и Джеймс стучал в дверь и звал ее. В окне была гора, телесно-розовая в лучах рассвета. Воздух в комнате холодил горло. Пахло зимой.

– Ты собираешься вставать завтракать? – спрашивал Джеймс. А подразумевалось, она знала: собираешься вставать и готовить ему завтрак? Ха! Пока она у него не поселилась за стряпуху и домоправительницу, он постоянно болел из-за того, что плохо питался: все только жареное, и никаких овощей, мучился запорами дни и ночи, так и ходил, перегнувшись в пояснице, разогнуться не мог от резей. Она снова представила себе его с головней в руке, глаза точно у пьяного дикаря-индейца – он хотел убить ее, кровную свою сестру, у которой ни друга, ни заступника на всем белом свете!

– Салли! Слышишь ты меня?

Она решила молчать, как ночью с Джинни. В жизни так уж устроено: когда люди знают твои чувства, они на тебя всегда могут повлиять.

Вдруг она вспомнила про яблоки на чердаке и обрадовалась. Какое-то время можно будет питаться яблоками. Так что идти готовить завтрак ее ничто не вынуждает. От радости она даже забыла свое решение помалкивать. И крикнула в ответ: