Осенний бал - [39]

Упомянуть ли, что я читал в это время? Должен признаться, что открыл для себя в драматургии, видимо под влиянием Иллимара, целый ряд неизвестных мне прежде шедевров, хотя любую пьесу читать весьма трудно, особенно вначале, когда не совсем понимаешь, кто что говорит. Так я познакомился с творчеством Эдена фон Хорвата, Гарольда Пинтера и Оскара Паниццы. Снова перечел я и Шекспира. Некоторые вещи мне нравились по-прежнему. Что касается моей личной жизни, то да будет здесь сказано, что той же весной женился и я на одной своей сокурснице. Во всем этом нет ничего, что можно было бы связать со скандальными историями в этом роде. Вот уже который год мы живем в мире и согласии, не в состоянии избежать тех или иных мелких недоразумений, однако, видя, как вокруг пышно разрастается всяческое хамство, как рушатся браки, я бы сказал, следует только радоваться тем маленьким несуразицам, которые время от времени оживляют наше безоблачное счастье.

Несмотря на то что семейное положение мое изменилось, театр по-прежнему не давал мне покоя и иногда во сне я видел яркие, связанные с театром сцены, зачастую в гротескно деформированном виде. Я видел танцующего в красном платье Феликса, иногда даже себя в красном платье, бросающегося Феликсу под ноги. Но оставим сны и поговорим о действительности. Однажды я получил от Иллимара приглашение на репетицию. Когда я пришел, он сказал, что ставит в качестве ассистента документальную драму и хочет меня попробовать в роли нацистского адвоката. Почему? — был мой первый вопрос. Иллимар пояснил, что он хочет расширить рамки театра, демократизировать театр. Эта документальная постановка, продолжал он, по своей природе вовсе не нова и не экспериментальна, скорее она в полном смысле классическая. Единственный новый прием — пригласить часть персонажей со стороны. Хотел он попробовать и других знакомых, объяснив, что в пьесе большого политического звучания должны участвовать и представители публики, это лишь подчеркнет участие широкой общественности в решении важных проблем. Главного архитектора города он просил сыграть роль прокурора, заместителя начальника жилуправления — роль какого-то штурмбанфюрера. Ни тот ни другой не явился, что разозлило Иллимара, и напрасно, поскольку если человек не желает играть штурмбанфюрера, то кто его может заставить. Дирекция актеров раздобудет, сказал Иллимар. Вряд ли, сказал я, вряд ли можно кого-то заставить. Даже настоящий штурмбанфюрер не может заставить человека играть штурмбанфюрера, если тот не желает. Я тихо сел на свое место, а Иллимар приступил к работе над отрывком, который ему доверил маэстро. С самого начала он набросился на одного лысого актера, тот не мог правильно, по мнению Иллимара, произнести фразу: «А что нам делать с этой свободой?» Тот спрашивал так и этак, что нам делать с этой свободой, но не получал на это от Иллимара никакого ответа. Наоборот, Иллимар все время сам спрашивал, что нам делать с этой свободой, задавая интонацию. Насколько я понял, Иллимар хотел в передаче этой фразы добиться известного безразличия и естественности в употреблении слова «свобода», как это приличествует пьесе из жизни страны, которая никогда не угнеталась другими, а наоборот, сама угнетала другие народы. Наконец он в какой-то мере остался удовлетворен (хотя тот лысый старик ничего, по-моему, не изменил) и перешел к постановке судебного процесса. Предложенную мне роль нацистского адвоката играл какой-то худой юноша. У Иллимара было к нему несколько замечаний, но в общем он слишком много суетился. Я заметил это по ироническому безразличию, которое проявляли к нему более старшие актеры и которое его нервировало. Я не стал, как всегда, дожидаться окончания, уйдя под каким-то предлогом. Решил посмотреть представление, но его все не объявляли и наконец отменили, потому что маэстро уехал в Южную Америку, а тут подошло и лето.

V

В это время я начал писать критические статьи, особенно по поэзии, несколько моих рецензий опубликовали. Наверное, поэтому летом меня пригласили в палаточный лагерь молодых интеллигентов на западном побережье. В то лето, между прочим, была засуха, и мы тоже в своем лагере страдали от духоты. Потихоньку плескались в теплом море, но и это не помогало. Говорили о неспокойном Солнце и влиянии его на климат и человеческую психику. В период наивысшей активности Солнца активизируются саранча, холера, чума и грипп, больше случаев скоропостижной смерти и лейкемии. Профессор Чижевский писал, что во время максимальной активности Солнца усиливаются и массовые народные движения. Он показывает, что именно во время таких максимумов произошло 60 % важнейших событий в мире, в том числе английская буржуазная революция, Французская революция, июльская революция во Франции, волна революций в Европе (1848), Парижская коммунна и др. Лагерь продолжался две недели. Думаю, более подробно его следует описать где-нибудь в другом месте. Здесь же мне хотелось бы рассказать лишь об одном эпизоде, связанном с Иллимаром, который тоже находился в лагере. Для меня это невымышленная новелла, которую я назвал бы «Экстерриториальная ночь». А именно: однажды вечером собрались несколько человек, чтобы устроить экстерриториальный костер, то есть костер вне суши, точнее, на маленьком песчаном островке, расположенном метрах в двадцати от кромки воды, посидеть там, выпить, побеседовать. Помню Иллимара, Феликса, себя и еще троих, которых я условно назову Искусствоведом, Психиатром и Фотографом. Мы намеревались просидеть там у костра всю ночь, для чего натаскали всяких поленьев и пней. Для питья была пара литров спирта и лимонад. Но эта смесь оказалась для нас роковой. Я почему-то пил меньше других, и уже через полчаса перед моими глазами предстало печальное зрелище. Психиатр пополз на четвереньках в море, устремив угасший взор на запад, где бледно горел закат. Он то и дело выкрикивал: