Осенние клещИ - [36]

Когда заслуженный строитель закончил разговор с супругой, я по секрету сообщил ему, что эта кровать предназначалась изначально мне, но при первой же возможности я от неё избавился. Теперь мне стыдно, и я готов всё вернуть в первоначальное состояние. Тот оживился, плотоядно осмотрел ряд из трёх пустых кроватей, стоящих торцами вплотную к внутренней стене палаты, резко встал, и его тут же шатнуло из стороны в сторону. Он схватился за спинку своей койки и несколько секунд постоял, приучая мозжечок к вертикальным реалиям тела.

– Вот что значит – лежать без дела! – выругался он и зло потёр лоб и затылок. – Человек – существо деятельное! Безделье убивает мозг и превращает нас обратно в обезьян! В рептилий!

Он осторожно сделал шаг вперёд, поймал равновесие и принялся ощупывать казённую мебель. Лучшей кроватью оказалась та, на которой проживал забуянивший алкаш. При помощи Пети мы за две минуты сделали перестановку, и Спецстрой продолжил чтение своей «Роман-газеты» в гораздо более комфортных условиях.

– Что из Достоевского ты читаешь? – вдруг отложил он своё чтение.

– «Преступление и наказание». Только я его не читаю, – напомнил я.

– Да-да, когда глаза болят – лучше их лишний раз не напрягать. А я вот думаю: живи Фёдор Михайлович сейчас – стал бы он писать этот свой роман или нет? А если бы стал – сколько старушек ему велел бы загубить редактор? Ведь открываешь нынешних горе-писателей – на первой же странице восемь трупов. Этакие второстепенные персонажи, о которых и горевать-то незачем. А Достоевский в начале романа убивает двух никчёмных старушек, а потом на тысячи страницах копается в душе душегуба! Выискивает светлое там, где его по определению быть не может! И находит! У него второстепенных людей нет! Каждый уникален. Это настолько несовременно, что надо радоваться тому, что плеяда великих русских писателей жила в веке девятнадцатом! Сейчас в каждой книжонке есть очень плохой персонаж, бяка и ходячее скопище пороков, с которым борется и которого стабильно побеждает этакий ангел! Красивый, обязательно богатый и неженатый парень с пистолетом Макарова. Супермен, ети его за ногу! Идеал из какой-то сказки для слабоумных! Я жизнь прожил – ни одного такого не видел! А у Достоевского нет плохих и нет хороших. Нет красавцев и уродов. Есть просто люди. Одинаково чувствующие и страдающие. Сделанные по одному образу. Каждый может пасть, но потом подняться! Кто сейчас напишет хоть близко похожее? Никто! Потому что читать это нынче некому! Это сложно, требует раздумий и работы мозга и души! Грустно! Ты знаешь – какие тиражи были у толстых литературных журналов полвека назад? И сколько их было – этих самых журналов? Из самой читающей станы в мире мы превратились в страну торгашей. А у торгашей нет души. Нет совести. Нет родины. У них есть только прибыль. Бабло. Навар. Деньги – штрих. Во Франции три ломбарда, а тут их только вокруг больницы – восемь. Тебе как таёжнику это всё должно быть хорошо известно. Я почему и читаю старые «Роман-газеты»: в те времена книги ещё писали писатели, а не напёрсточники. Хотя тоже не всегда, – и он снова забрался под свой журнал.

Я лежал и думал: сказать ему, что я торгаш, а не таёжник, или не стоит? Дедушка был настолько эмоционален, сведущ в разных темах, бит жизнью и идейный в плане возрождения СССР под руководством товарища Сталина, что спорить с ним смысла не было, да и говорил он всё правильно. Поэтому я выдал лишь многозначительное «Да-а!» и промолчал.

На ужин я шёл как на первое свидание. Из таблички, под которой я брал её таблетки, я знал, что мою невесту зовут Снежана. Из страшных знаков на её горле я догадался, что кто-то недавно на её тропе поставил петлю, в результате чего, как я решил, оказались повреждены шейные позвонки. Больше я не знал про неё ничего, но зато твёрдо знал, что сейчас сделаю ей предложение. По дороге в пищеблок я заглянул в её палату. Там стояло восемь коек. В воздухе висел нездоровый запах неходячего больного, который зорко смотрел на меня из дальнего угла палаты. Древняя старуха с беззубым ртом, ввалившимися глазами и уткой под кроватью пыталась понять – зачем мужчина заглядывает в женскую палату? Больше в палате никого не было, и я прошёл в столовую. Взяв разнос с небогатым ужином, состоящим из традиционной каши и чая, я нашёл глазами Снежану. Все места вокруг неё были заняты. Одна из женщин из её палаты, заметив меня, толкнула соседку по столу и кивнула в мою сторону. Та в свою очередь вытаращилась на меня и что-то сказала третьей. Через десять секунд на меня пялился весь женский стол. Все кроме Снежаны разглядывали меня как скелет мамонта в музее! Овцы тупые! Ну, прогулялись люди после завтрака от столовой до дверей палаты и выпили вместе чай! Что с того? Теперь полбольницы неделю будет кудахтать про новый больничный роман! Нет, в таких условиях я предложение делать решительно не могу!

Я сел за стол к мужикам и уткнулся взглядом в миску. Народ молча чавкал. Кто-то не доедал и бросал кусок хлеба в остатки каши. Этих явно подкармливали из дома. Кто-то подскребал всё до дна и проходил по дну миски хлебным мякишем. Эти шли на поправку. Кто-то во время еды смотрел на баб. Кто-то – в окно. Третьи – в тарелку. Нынче я относился к третьей группе. Подобрав кашу, я краем глаза увидел, что Снежана понесла грязную посуду в посудомойку и направился за ней следом. Из столовой она вышла первой, но я догнал её и спросил так, словно она была моей подругой детства: