Осенние клещИ - [17]

– Восьмое? – переспросил я, достал смартфон и глянул время и дату: «00:58. Восьмое сентября».

– Действительно. Восьмое. А укусил третьего. Смысла нет? – спросил я, чувствуя, как надежда выжить улетучивается, как спирт с ваты.

– Ну, я поставить-то могу, но надо вам было раньше приходить!

– Я приходил. А вот этот, – я кивнул на деда, – припоздал. Ставьте!

Я отсчитал деньги. Дед, матерясь сквозь зубы и вспоминая СССР, отслюнил свою половину суммы, потом мы назвали свои имена, фамилии и адреса, медсестра достала из холодильника ампулу с порошком, ловко отломила носик, чем-то развела порошок, сделала укол сначала деду, потом взяла другой шприц и ткнула в задницу мне. Стало очень больно, но я стиснул зубы и решил не жаловаться.

– Посидите в коридоре, никуда не уходите! Сейчас я заполню бумаги и вам отдам.

Мы вышли в коридор. Пациентов в такой поздний час оставалось немного: один бомж сидел по привычке на полу и держался за разбитый нос, да взбудораженный молодой отец моего возраста бегал по коридору с годовалым малышом на руках. Оба при этом громко орали. Мальчик – от боли, а отец – про то, что его ребёнок упал со стула и сломал ручку. Через минуту они скрылись за дверями кабинета, потом прошли в рентген, потом обратно в кабинет, и через пятнадцать минут отец вынес зарёванного сынишку с гипсом на предплечье.

– Точно перелом! Всё! Мама меня завтра прибьёт! – горестно посетовал мне папаша.

В кабинет к хирургу, держась за стену, потянулся бомж с разбитым носом.

Дед, вонявший костром, и я сидели рядом как родные. Как-никак – в нас теперь текла одна ампула!

– А я думаю – прыщ соскочил на жопе или фурункул? – задумчиво забубнил дед. – Там же не видать! А это эвон чё! Хотел выдернуть – шиш! Прилип, тварюга! С Рябинино пока добрался! Ну а тебя как угораздило? Не болеш ишшо? Девять тышш за укол! Охренели, падлы!

Я открыл было рот ответить, и вдруг осознал, что этот дед – единственный, кто поинтересовался моим самочувствием и знает мою тайну! Ни отец в своём Норильске, ни шеф, ни Юля, ни Настя понятия не имеют о моей проблеме. И если я начну изливать перед кем-то душу – все просто раскроют над собой зонтик, сядут в свою машину и скажут: а над нами не капает! У нас всё прекрасно! Ах, у тебя проблема? Прости, друг, но она нас никаким боком не касается! Кто же виноват в том, что тебе так плохо и одиноко сейчас, и единственный, кому ты можешь рассказать о своей проблеме – вот этот дед, которого ты знаешь всего полчаса и с которым ты сейчас навек расстанешься? Кто виноват, что в этой жизни ты нафиг никому не нужен?

– Возьмите!

Надо мной стояла медсестра, протягивая нам с дедом какие-то квитанции. Я машинально сунул бумажку в карман и поднялся.

– Как чувствуете себя после укола? – спросила женщина в белом.

– Нормально, спасибо! – рассеянно ответил я, и дед согласно кивнул.

– Инкубационный период – три недели! Если вдруг в течение трёх недель с момента укуса начнёт подниматься температура или заболит голова – сразу вызывайте скорую помощь! – приказала нам медсестра, а потом повернулась к деду: – Вы позвоните через пару дней! Я пока не знаю – как скоро анализ вашего клеща сделают. Сейчас вся лаборатория в отпусках.

– Понятно! – ответили мы с дедом, вышли на улицу, трижды сплюнули через левое плечо, пожали друг другу руки и побрели по домам.

* * *

Восьмого сентября, в четверг, мне позвонила Настя. Зная Настину натуру, я ждал этого звонка и потому не был особо удивлён, заслышав сигнал своего смартфона и увидев на экране Настю в чём мать родила: я снял её спящую у себя дома месяца полтора назад. С экрана на меня смотрели две огромные дойки, запечатлённые на двадцати мегапикселях так, что у меня от воспоминаний захватило дух. В момент звонка я сидел в офисе и гонял пустой чай с крохотными казёнными карамельками, которые лежали в огромной вазе в форме бокала на стеклянном столике, за которым посетители ждут менеджера по тем или иным делам и вопросам. Денег на тот момент у меня почти не осталось, поэтому на обедах я решил сэкономить. Пять сотен я забросил на транспортную карту чтобы не ходить пешком полтора часа в один конец на работу и обратно. Пять сотен отдал за мобильную связь. Набрал чая, сухарей, десяток яиц и китайской лапши. Хотел заправить машину и приехать на ней, но передумал: если я ещё вдобавок ко всему попаду в аварию, то тогда точно смерть! Оставил полторы тысячи «про чёрный день», как говорила моя бабушка. После смерти бабушки у неё осталось столько денег про этот самый день, что буквально через месяц я сдал на права и купил на них свою первую машину. Бабуля, правда, хотела, чтобы на эти деньги я поставил ей памятник и справил свадьбу, но руки у меня не дошли ни до того, ни до другого. А теперь уже отец обещает приехать в отпуск и сам поставить памятник. Он обещает это сделать уже шесть лет. Каждый отпуск он с семьёй проводит на югах: лечит детей и купает в тёплом море жену, которую я не видел вообще ни разу. А у бабушки на могиле вот уже десять лет ржавеет стандартная жестяная коробка. Ей не к спеху. Это у живых время лимитировано.

– Привет! Долго трубку не берёшь. Обедаешь? Не отвлекаю? – настин голос звучал буднично, но что-то в нём мне сразу не понравилось.