Осеннее равноденствие. Час судьбы - [12]

Кристина оттолкнулась вместе со стулом от столика, заложила ногу на ногу, откинула голову. Стеклянная дверь открыта. Вдруг войдет… вдруг увидит знакомое лицо… Поглядывала через плечо гордая, уверенная в себе. Неподалеку сидели три женщины. Одна, пожалуй, ровесница Кристины (странно, что не знает ее), две другие помоложе. На столике поблескивала бутылка водки, отпитая до половины. Лица женщин чуть раскраснелись, но они молчали, вертели в пальцах полные рюмки, заглядывали в них, словно в какую-то бездну. Наконец старшая мотнула головой:

— А ну-ка, женщины!

Все трое дружно подняли рюмки, минутку подержали их перед собой, наконец переглянулись и выпили.

Подошла официантка, швырнула на столик меню и повернулась. Кристина задержала ее:

— Что можете предложить?

— Написано, — ответила официантка с ледяным лицом.

— Все есть?

— Из вторых — только карбонад.

— Тогда карбонад.

Кристина заказывала, не спуская взгляда с лица юной официантки. Совсем еще юной, девчонки, это лицо казалось ей знакомым, она его где-то видела. А может, все родившиеся и выросшие здесь люди обладают каким-то неизъяснимым сходством? Ледяная маска, которую успела напялить эта девчонка, не может скрыть характерных черт продолговатого лица, унаследованных от отца или матери. Кто ее отец? Кто мать? Может, Кристина их хорошо знала, и эти глядящие мимо карие глаза, прямой крупноватый нос должны ей о ком-то напомнить.

— Наверное, в Вангае родились? — мягко, стараясь не обидеть, спросила она, однако официантка, словно не расслышав, пробурчала под нос:

— Все?

Кристина проводила девчонку взглядом. Даже ее вихляющая походка кого-то напоминает, подумала она, но глаза снова увидели открытую дверь и троих женщин. Младшая крепко держала бутылку пальцами, на которых блестели перстни.

— Не могу, дрожат. Нервы.

— Дай-ка мне, — сказала старшая и взяла бутылку. — А все-таки подвезло тебе, Владзя.

— Пускай ищет другую дурочку, — ответила Владзя и взъерошила поблескивающей золотом рукой мелкие кудряшки. — Спасибо, хорошие показания вы дали.

— Именно, — согласилась третья.

Старшая наполнила рюмки, и женщины снова уставились на них. И Кристина вгляделась… в свою рюмочку, хрустальную, на высокой тонкой ножке, янтарем сверкающую от грузинского коньяка.

…Оркестр исполнял тоскливую мелодию, танцевало несколько пар, между столиками, за которыми в основном сидела молодежь, лавировали кельнеры в пиджаках кирпичного цвета. Звуки музыки переплетались с гомоном речей, звяканьем вилок и ножей, звоном бокалов с шампанским. О многом поговорили, многое обсудили, Марте Подерене, виновнице этого вечера, сказали самые прекрасные слова, какие, конечно, только может найти женщина женщине. Марта казалась счастливой, она из последних сил занимала подруг, ни одну не обделяла вниманием: «Альбинуте, Криста, ешьте хоть что-нибудь… — напоминала, упрашивала. — Габия, и ты, Риманте… Я так рада, что мы все вместе. Хотела домой пригласить, да сами понимаете… ненавижу бегать по магазинам…» Они были давнишние подруги, как сошлись в юные годы, так по сей день неразлучны. Но так ли на самом деле?.. Дрожь пробежала по спине Кристины: остыли мы, выдохлись — словно шепнул кто-то ей на ухо. Бывало, даже с маленькими детьми собирались, если беда — среди ночи друг дружку будили, друг к дружке бегали, если для одной радость — радость и для всех. Мало ли дурачились, хихикали, фантазировали… верили, ждали… И с мужьями ходили, семьями дружили. Сейчас — все чаще одни. Ни Альбинуте, ни Габия о своих мужьях и не обмолвятся. Давно молчит и Кристина. Но и о детях — в полрта. Только Марта о своем внуке может щебетать не переставая, даже не чувствуя, что этими рассказами что-то отнимает у подруг. Встречаются все реже и реже, без приглашения не забегут. Остались дни рождения. Может, мы устали? Да, устали мы… постарели… Какой ужас, неужели Криста сказала вслух, о чем подумала?

— Постарели мы, — словно поддакивая ей, жалобно усмехнулась Альбинуте. — Раньше, бывало, только заиграет музыка, ноги сами поднимаются, а сейчас ничего. Ну, совсем ничего.

— Мужчины толпой накидывались, поделить не могли, — вспомнила Габия, затуманенным взором обводя ресторан. — Где теперь мужчины? Одни бабы да сопляки.

— Постарели мы, — повторила Альбинуте, уставившись в одну точку. Может, увидела своего Андрюса, бывшего певца и музыканта инструментального ансамбля, уже не один год подпирающего углы гастрономов. Альбинуте пасет его, приводит домой, такого тихого и покорного, и все удивляются, как она может это выдержать… — Постарели, — еще раз сказала Альбинуте.

Риманте, дородная, грудастая женщина, многозначительно подняла палец.

— Во! Вспомнила, — порылась в сумочке, нашла записную книжку, полистала засаленные странички. — Люблю кое-что записывать, а то понадеешься на память… Не в том смысле, что могу забыть, а в том, что люблю точность. Итак, Софи Лорен: «Я никогда не думаю о своем возрасте. Наверное, потому, что чувствую себя молодой. Моложе, чем тогда, когда мне исполнилось двадцать».

— Верно сказано! — восхищенно хлопнула в ладоши Марта. — Прочитай еще раз, хочу взять на заметку.