Осеннее равноденствие. Час судьбы - [11]

Мерным шагом, не торопясь и слишком не озираясь (хотя видела она каждого человека), она обогнула площадь, некогда мощенную булыжником, местами ухабистую, пробежала взглядом по запыленным витринам магазинов, остановилась перед книжным, в окне которого валялись брошюрки с выцветшими, свернувшимися дудочкой обложками, хотела войти, однако за планкой перекошенной двери белел тетрадный листок со словами: «Уехала за товаром». На стене соседнего деревянного дома с заделанной кирпичом дверью висела доска объявлений, полная развеваемых ветром бумажек, которые, как заведено, извещали, кто что продает или покупает, кто что нашел или потерял. Здесь же яркими красками сверкала и афиша кинокартины «Свидание после полуночи». Мимо ограды костела, за которой шелестели клены, Кристина свернула на улицу Здоровья, перед белой трехэтажной больницей замедлила шаг, поглядывая на широкие окна, за которыми иногда мелькали полосатые пижамы больных. Там, в одной из палат, хлопочет и тетя Гражвиле, незаменимая нянечка. А вот и Трамвайная улица. Кристина всегда любила эту спокойную, с зелеными садиками улицу. Нравилось ее необычное название. Трамвайная улица? — удивлялись многие, приехавшие из далеких и больших городов. В этой дыре да Трамвайная улица? Однако каждый старожил мог рассказать, что в прежние времена в городе был бургомистр, науки он проходил в Лиепае, в первую мировую изъездил всю Америку, но обосновался здесь. И частенько публично говорил: «Нам нужны города, говорю я вам, дабы фабрики дымили, машины гудели. А чем наш Вангай не Чикаго? И стоит возле озера Гилутис, как возле Мичигана. Что поменьше город? Вырастет. Что трамваев нету? Будут трамваи!» И скоро доказал, что не бросает слова на ветер: одну из улиц города нарекли Трамвайной, большими буквами написали это название на табличках, приколотили их к стенам и повелели всем ждать — настанет час и побежит трамвай. И случилось же так, что уже на другой день тряпичник Шмуль вернулся из своих путешествий по дальним деревням. Тележка тарахтит, несмазанные колеса вихляются, визжат, а сам еврей сидит на кучах тряпья, одну ногу перебросил через грядку тележки, охаживает кнутом клячу по изнавоженным бокам и все нукает и нукает. И едва он въехал на эту свежепереименованную улицу, как дети выскочили из домов и радостно завопили: «Трамвай! Трамвай!» Шмуль ничего не понял. «Ну, дети, Шмуля не знаете? Шмуль я. Шмуль, ну». К детям присоединились и взрослые: «Трамвай! Трамвай приехал!» Название осталось и по сей день. Многие из улиц Вангая окрестили по-новому, потом опять, и не раз, перекрестили, а эта называется все так же, все ждет своего трамвая.

Мимо торопились люди — местные, приехавшие из деревень за покупками, или оказавшиеся в Вангае проездом. Не один из встреченных внимательно приглядывался к Кристине: молодежь, по-видимому, думала: какая-то приезжая, но так элегантно одета, что не скажешь, сколько ей лет. Старшие прикидывали: вроде бы знакомая, может, из нашей школы… На Мельничной улице встретила старичка. Пиджак аккуратно застегнут на все пуговицы, узел галстука подтянут, в руке пухлый кожаный портфель. Не тот ли это портфель, на который когда-то с такой тревогой устремляли глаза ученики — в нем письменные по математике… И старичок тот же самый, и портфель у него тот же самый, с медной застежкой, потрепанный. «Добрый день, учитель». Остановился старичок, поморгал бойкими глазками, насупил лоб, а потом как захохочет тонким бабьим голоском: «Вот так так… вспомнил! Теорему бинома вызвал тебя доказать. Гляжу, пишешь-пишешь, вижу, что не читала, думаю, сейчас посажу, однако еще жду. А потом глядь на доску — доказала. Правильно доказала, хоть и по-своему. Пятерку тебе поставил. Вот так так… Хорошие у меня были математики, но больше всего Моркунаса любил. Паулюса Моркунаса, может, помнишь? Хотя, правда, он намного раньше кончил, ты еще малышкой была». Только на год раньше, учитель, хотела напомнить Кристина, но сдержалась и подумала: только бы не зарделись щеки, как у школьницы, — так было давным-давно, когда математик в классе всем ставил в пример Паулюса. «Я рад, что Моркунас на моем месте, могу спокойно отдыхать», — сказал учитель и засеменил прочь мелкими осторожными шажками, сияя белой, как сугроб, головой.

Кристина пересекла оживленную, как всегда, Вильнюсскую улицу, направилась по Тропе Гилутиса, и когда перед глазами снова открылась площадь, неожиданно растерялась, будто заблудилась. У продуктового магазина стояла стайка людей, в основном женщины, и чего-то ждала. Рослый детина, прислонившись к столбу электропередачи, пил из горлышка пиво, то и дело рукавом рубашки вытирая лоб и губы. У автобусной остановки тоже ждали пассажиры, некоторые из них махали проезжающим мимо машинам, однако те не останавливались. Высоко поднявшееся солнце накалило булыжник площади, стоящий в стороне грузовик с красным кирпичом, проникало через высокие окна ресторана «Гилутис». Дверь ресторана открыта настежь. Почему бы не зайти? На людей посмотрит. Вдруг… На что она надеется все-таки, чего ждет?

Кристина уселась за свободный столик у окна. Отсюда видны дверь и вся площадь. Посетителей по пальцам можно сосчитать, куда меньше, чем она думала, хотя и обеденный час. Конечно, тут же спохватилась Кристина, в обед многие бегут домой — в хлевке поросенок хрюкает или гуси гогочут, а у многих и коровенка на пастбище километрах в двух, попробуй сбегай, переведи на новое место, подои, за всем присмотри. А если дети одни дома оставлены, за них переживаешь.