Осень в Пекине - [43]

Пускай почтет за честь.

По небу ероплан летит,

А в нем д'Аннунцио[42] сидит

И точно пташка распевает.

Chi va piano, тот va sano[43].

— Я где-то это слышал, — сказал Атанагор.

Chi va sano va lontano. Chi va forte va alla morte. Evviva la liberta![44]

Бронза захлопала в ладоши. Пиппо голосил во все горло, напрягая хриплые остатки своего тенора. В потолок негромко постучали.

— Что это? — спросил археолог.

— Э-э, еще один пуррк! — прорычал Пиппо. Вид у него, как всегда, был яростный и вместе с тем ликующий. — Это Ампутис Дюдю. Он не нравится, как я петь.

— Его зовут Амадис, — поправила Бронза.

— Ну, Амадис! Амудис-Ампутис! Какой хрен разница?

— А что там за история с лавочкой? — спросил Ата.

— Дипломатический штучка этого Ампутилуса. Он хочет меня экстрагировать... Как разинет хайло, так словами и сыпать, пуррк! Других не знает! Говорит, это надо было ждать.

— Экспроприировать? Тебя? — удивился Ата.

— Во-во. Это такой в этом краю крайнее слово.

— Тогда тебе не надо будет работать.

— А на кой я буду делать с этими дурацкими каникулы?

— Слушай, выпей с нами стаканчик, — предложил Ата.

— Благодарю, патрон.

— Это железной дороге помешал ваш отель? — спросила Бронза.

— О да! — сказал Пиппо. — Этой хреновой железной дороге! Чин-чин!

— Чин-чин, — повторила Бронза, и все трое опорожнили свои стаканы.

— А что Анжель, дома? — спросил Ата.

— У себя, кажется, — сказал Пиппо. — Точно не знаю. Но думаю, так. Сидит, чертит, чертит... — Он нажал на кнопку позади стойки. — Если Анжель у себя, то скоро приходить.

— Спасибо тебе, — сказал археолог.

— Этот Амудополис — сущий пуррк, — сказал Пиппо в заключение и снова принялся напевать, вытирая стаканы.

Видя, что Анжель не спускается, Атанагор спросил:

— Столько я тебе должен?

— Тридцать франков, — ответил Пиппо. — Тоска здесь, нищета.

— Вот, возьми, — сказал археолог. — Пошли с нами, посмотришь, как строят. Анжеля, похоже, нету.

— Э-э! Куда я пойду! — сказал Пиппо. — Они крутятся тут, как мухи. Я уйду — они всё выпивать.

— Ну тогда счастливо.

— Счастливо, патрон.

Бронза послала итальянцу обворожительную улыбку, и Пиппо залепетал что-то несуразное. Она вышла вслед за Ата, и они вместе направились к стройке.

В воздухе пахло смолой и цветами. Безжалостно скошенные зеленые травы были раскиданы по обеим сторонам трассы, намеченной грейдерами; из жестких стеблей вытекали стеклянистые, благоухающие капли; они скатывались на песок и облипали желтыми крупинками. Дорогу тянули вдоль линии, намеченной в соответствии с указаниями Дюдю. Атанагор и Бронза растерянно и грустно смотрели на охапки упругих трав, безвкусно набросанных вдоль обочины, и на истерзанную поверхность когда-то гладких дюн. Они поднялись на холм, спустились в ложбину, поднялись снова — и увидели стройку.

Голые по пояс, Карло и Марен гнули спины под безучастным солнцем, вцепившись обеими руками в крупнокалиберные пневматические молотки. Воздух содрогался от их сухого треска, к которому добавлялось глухое ворчание компрессора, работавшего на некотором удалении. Рабочие копали без передышки, почти ослепленные фонтанами взлетающего песка, который лип к их влажной коже. Одно измерение дороги было уже выровнено, и по обеим сторонам рва вздымались высокие, острые насыпи. Рабочие врезались в дюну на среднем уровне пустыни, вычисленном Анной и Анжелем на основании предварительных топографических данных, но уровень этот оказался гораздо ниже поверхности, по которой ходили ногами. Так что дорогу пришлось пустить по дну котловины, а песок ссыпать по обеим ее сторонам.

Атанагор нахмурился.

— Ничего себе... — сказал он.

Бронза не ответила. Они подошли к землекопам.

— День добрый, — сказал археолог.

Карло поднял голову. Он был высокий, светловолосый, с голубыми, налитыми кровью глазами, которые, казалось, не видели собеседника.

— Привет! — буркнул он.

— Дело идет... — сказала Бронза.

— Туго, — возразил Карло. — Земля твердая. Как камень. Песок только сверху.

— Так уж получается, — начал объяснять Атанагор. — Здесь совсем не бывает ветра, вот песок и спрессовывается.

— А чего ж это он не спрессовывается на поверхности? — спросил Карло.

— Там, куда проникает солнечное тепло, не может происходить окаменения.

— А... — сказал Карло. Марен перестал копать.

— Если будем останавливаться, сейчас эта сволочь Арлан сюда припрется, — сказал он.

Карло включил свой молоток.

— Вы что же, одни все делаете? — спросил Атанагор. Ему приходилось орать, чтобы перекрыть адский рев механизмов. Длинный стальной бур впивался в песок, поднимая тучи голубоватой пыли; натруженные руки Карло отчаянно сжимали горизонтальные рукоятки.

— Одни... — выкрикнул Марен. — Остальные уехали за балластом.

— Как, три грузовика? — прокричал Атанагор.

— Да, — завопил в ответ Марен.

У него была черная косматая шевелюра, поросшая шерстью грудь и изможденное детское лицо. Взгляд его оторвался от археолога и остановился на молодой женщине.

— Это кто? — спросил он Атанагора, выключив молоток.

— Меня зовут Бронза, — сказала женщина, протягивая руку. — Мы делаем ту же работу, что и вы, но только под землей.

Марен улыбнулся и осторожно сжал ее крепкие пальцы в своей сухой, растрескавшейся ладони.