Осень на краю - [111]

Швырнув снимки в лицо раненому, Инна Фламандская вылетела вон из палаты.

Господа офицеры проводили ее весьма, весьма скоромными репликами. Впрочем, они носили характер скорее восхищенный, так что, если бы Инна задержалась и вслушалась, они весьма польстили бы ее самолюбию.

Но она не задержалась.

Дмитрий Аксаков не принимал участия в обсуждении ст?атей своей посетительницы. Лишь за ней захлопнулась дверь, лицо его вмиг утратило проказливое выражение и стало угрюмым. Он повернулся на бок, закрыл глаза и сунул руку под подушку. Рука нащупала хрусткую бумажную полоску. Это была телеграмма, содержание которой Дмитрий знал наизусть… Оно было весьма кратким:

«Еду Питер обсудить развод прости Александра».

* * *

Когда Шурка прибежал в сыскное и сообщил о посещении Грачевского и о том, что тот рассказал, Охтин, ни словом не обмолвясь, телефонировал на квартиру Смольникову (у его дочери Лизы праздновали нынче день ангела, и начальник сыскного находился дома). Смольников попросил прислать за ним домой, на Дворянскую, служебный автомобиль и вскорости прибыл, с порога отклонив всякие извинения и сообщив, что уже вполне отдал дань роли отца семейства.

– Понятно, – сказал Георгий Владимирович, выслушав всю историю. – Да, понятно теперь, зачем Грачевский к Малинину наезжал.

– Как, вы об этом знали и до моего прихода?

Шурка был поражен.

– Да, – кивнул Охтин. – Мы следили за Малининым уже некоторое время… несколько месяцев. Много разных людей его посещает – но Мурзика, сразу скажу, среди них не было. Видимо, они крепко конспирировались. Появление там Грачевского нас очень удивило. Конечно, могли быть разные причины для его посещения. К примеру, понадобилось старые связи тряхнуть. Морфий-то Малинин уже ему не добывал, доступа в аптеку не было. Вот и решили мы, что Яков Климович соскучился по господам эсерам, явкам да паролям, конспиративным подвалам. А оно вот что, значит… Получается, Грачевский отрекся от революционной братии… Георгий Владимирович, помните ваш с ним разговор на Откосе, тогда, весной четырнадцатого? Может, он на него подействовал?

– Не суть важно, – нетерпеливо сказал Смольников. – Какое это имеет значение? Главное – результат… Кстати, о результате – давайте-ка соберем вместе, что у нас есть: что мы сами нашли и что нам господин Русанов в клювике принес.

– Первое касаемо Мурзика, или товарища Виктора, кому как нравится, – начал Охтин. – Когда Грачевский его увидел, он только в первую минуту подумал о явлении призрака. Несмотря на то что жизнь Яков Климович посвятил иллюзиям – актер все-таки! – человек он реалистический и прекрасно понимал: если видишь ожившего мертвеца, значит, это вполне живой человек, который и не думал умирать. А если люди считают его мертвым, значит, он хочет, чтобы так было. И Грачевский пошел к единственному человеку, с которым мог обсудить появление Виктора, – к Малинину.

– Он сказал вам, Русанов, что и раньше знал: брат покойной жены Малинина работал сторожем в сгоревшем морге? – перебил Охтина Смольников.

– Да, я так понял, Яков Климович знал, но, конечно, ему и в голову не приходило задумываться об этом. Кто мог предполагать… – сказал Шурка.

– Вот именно! – развел руками Смольников. – Кто мог предполагать, что Мурзик окажется не убит, а только ранен, и что очнется он именно в морге, на глазах человека, который был осведомлен и о политических связях Малинина, и о том, кто таков на самом деле Мурзик… К несчастью, сам сторож тоже принадлежал к сочувствующим. Он немедля дал знать о случившемся Малинину – или товарищу Феоктисту, это уж кому как больше нравится. Тот явился под покровом ночи. Мурзик был уже перевязан.

– Живучий же, черт! – проворчал Охтин. – Недаром у него кличка кошачья. Живучий, что твоя кошка! А у нас в тот вечер, как назло, суматоха была… из-за меня…

– Да, вы после обыска в доме Морта помирать вздумали, это я отлично помню, – усмехнулся Смольников. – Вы лежали в бесчувствии от потери крови, Аверьянову забрали в тюрьму, Морта тоже, и ту девушку… проститутка она, что ли. Имя такое чудное… забыл!

Охтин пожал плечами:

– И я не помню. Нет, помню! Любовь Милова, вот как ее звали.

– Это имя и фамилия, а прозвище у нее было – вспомнил! – Милка-Любка, в самом деле чудное, – сказал Смольников. – Я ее в те времена часто видел около часовни Варвары-великомученицы, я же там живу в двух шагах.

Охтин качнул головой:

– Век себе не прощу… Как она под пулю подвернулась, не пойму я! Кинулась неожиданно…

– Кто? – замирая от любопытства, спросил Шурка. – Милка-Любка? Пр… ну, в общем… она погибла?

– Да нет, сестра ее погибла, – с досадой сказал Охтин. – Сестра, Вера Милова, мирская монахиня, служила в часовне Варвары-великомученицы. Маленькая такая, горбунья, страшненькая… Я видел ее, когда она с Мурзиком шла… в тот день… Он-то красавец писаный, хоть и пошлейшая рожа. Не пойму, может, она любила его, коли кинулась собой закрывать? Я же в него стрелял, а тут…. Вот и…

– Забудем, Григорий Алексеевич, – резко сказал Смольников. – Ясно же, что вашей вины тут нет. Мурзик своими знаменитыми ножами несколько наших агентов положил и городовых. Я прекрасно понимаю, почему нам в тот вечер было не до Мурзика – своих оплакивали. А боевик… Сдох, думали мы, ну и сдох, и хорошо.