Осень - [174]

Кэ-ань на некоторое время умолк. Чжан Би-сю, сидевший на краю лежанки, усмехнулся:

— У него чирей на з… вскочил. Даже ходить неловко, а сидеть — просто не может. — В его позе и жестах невольно сказывался актер, отчего его напудренное лицо казалось еще более симпатичным. Слова Чжан Би-сю рассмешили Цзюе-ина, он прыснул, но тут же умолк, жадно уставившись своими крысиными глазками на накрашенное лицо Чжан Би-сю. Тот заметил, но не подал вида. Сяо-чжэнь, подросток лет пятнадцати — шестнадцати, с тонкими бровями и ясными глазами, принес чай, поставил его на чайный столик перед Цзюе-синем и, отойдя в сторону, тихо встал у письменного стола.

— Да, теперь вы станете поправляться. А какой врач лечит вас? — спросил Цзюе-синь, опасавшийся, что смех Цзюе-ина может рассердить Кэ-аня. Но Кэ-ань сделал вид, что ничего не слышал.

— Да пригласили Чжан Пу-чэня. Делает примочки два раза в день. Теперь гораздо лучше, — ответил вместо Кэ-аня Чжан Би-сю и в свою очередь спросил Цзюе-синя: — Он уже три дня не был дома. Наверное, госпожа Ван волнуется?

— А когда ей волноваться? Она за целый день в мац-зян не успевает наиграться. А сегодня у ее родителей гости, — похвастался своей осведомленностью Цзюе-ин.

— Ну и хорошо. Можешь еще несколько дней пожить здесь в свое удовольствие. Видишь, жена не беспокоится, а тебе чего волноваться? — рассыпался, радостно улыбаясь, Чжан Би-сю.

Кэ-ань улыбнулся ему.

— Зажги-ка мне еще на затяжку, — попросил он и, прикрывшись рукой, во весь рот зевнул.

Чжан Би-сю с готовностью кивнул, улегся, поджал ноги, устраиваясь поудобнее, и, поддев лопаточкой из баночки немного опиума, зажег его от фитилька.

За его действиями следил довольный взгляд Кэ-аня и завистливый взор Цзюе-ина. Из всех находившихся в комнате только Цзюе-синю было грустно и тоскливо. Его глаза блуждали по всей комнате, ища на чем бы остановиться, но ничто здесь не могло привлечь его внимания. Заметив на письменном столе у окна с десяток книг в старинных переплетах, он понял, что это — сборники стихов, которые ему уже приходилось видеть в кабинете Кэ-аня. На противоположной стене, посередине, висел рисунок, обрамленный с обеих сторон парой дуйлянь[28]. Рисунок назывался «Лодки перед красной стеной», а дуйлянь принадлежали кисти Хэ Цзы-чжэня. История этих вещей была известна Цзюе-синю: когда-то они висели в спальне деда, затем были убраны и, наконец, при разделе попали к Кэ-аню.

— Цзюе-синь, говорят, через наш город собираются прокладывать шоссе? — неожиданно повернулся Кэ-ань к Цзюе-синю. — Не с той ли улицы начнут, где находится ваша контора? Ваш подъезд не заденут?

— Действительно, слухи ходят. Однако трасса еще не определена. Кое-кто говорит, что начнут с улицы Дундацзе. Наш управляющий мог бы принять кое-какие меры на стороне, чтобы на полгодика задержать строительство и не ломать подъезд. Но уже пришло распоряжение о сборе подворного налога.

— Ничего не случится, если даже и выложат немного денег. Когда это наши «отцы города» не думали о том, чтобы пощипать население. Только уж если деньги у людей собирают, пусть и порядок поддерживают. А то последние несколько месяцев солдатня все время бесчинствует: или театры громят, или за артистками гоняются. Дошло до того, что ему, — тут разошедшийся Кэ-ань повернулся и указал на Чжан Би-сю, — в театре петь нельзя. Хорошо еще, что у меня здесь живет, сюда никакой подлец не рискнет зайти. — Кэ-ань говорил с таким азартом, что весь раскраснелся и, кончив, был вынужден отдышаться. Цзюе-синь только вежливо поддакивал.

— Опять ты разволновался, — пожурил его Чжан Би-сю; он уже зажег опиум и вставил его в трубку. — Покури-ка лучше, — добавил он, поднося мундштук ко рту Кэ-аня.

Кэ-ань сделал подряд три глубоких затяжки и, выпустив дым, но все еще держа трубку, повернулся к Цзюе-синю:

— Меня беспокоит только наш дом, а на остальное — наплевать. Рано или поздно, а шоссе до нашего особняка дойдет. Придется тогда и главный подъезд ломать, да и сад переносить, — Услышав, что Чжан Би-сю снова предлагает ему затянуться, он неожиданно умолк, пристраивая мундштук, и снова повернулся к племяннику только тогда, когда докурил всю порцию: — Тогда придется выложить немалую сумму денег. Вот почему, по-моему, лучше пораньше продать дом. Надо пользоваться моментом, пока военные дают хорошую цену; тысяч сто возьмем, а восемьдесят — это уже непременно. Цзюе-ин, когда вернешься домой, скажи мое мнение своему отцу. — Кэ-ань явно приободрился. Его сморщенное, как сухой лист, лицо, теперь блестело, словно после дождя. Но истощенный вид нельзя было скрыть ничем.

Цзюе-ин радостно поддакивал, а Цзюе-синь, не одобрявший решение Кэ-аня, пробурчал что-то нечленораздельное.

— У меня еще есть дело, Цзюе-синь, — снова начал было Кэ-ань, но его остановил Чжан Би-сю, который старательно разжигал Кэ-аню трубку; услышав, что тот снова заговорил, он укоризненно поглядел на него:

— Кэ-ань, ты слишком много говоришь.

— Не лезь, это серьезное дело, — улыбнувшись, повернулся к нему Кэ-ань. — Слишком уж я тебя избаловал. Даже жена не вмешивается в мои дела. — Еще раз улыбнувшись Чжан Би-сю, он снова повернулся к Цзюе-синю и продолжал: — У меня на несколько тысяч акций вашей компании. В будущем месяце у меня не хватит наличных на праздники, и я хотел бы продать половину акций. Узнай, может кто хочет купить, и устрой это мне. Я с августа прошлого года — с нового урожая риса — до сих пор еще всю аренду не получил. Лю-шэн подсчитал, что, в лучшем случае, будет не больше половины того, что было за последние два года. А тут еще «молодцы с большой дороги» бесчинствуют, налоги на армию да на самооборону большие. Кое-где арендаторы уже собираются отказываться от аренды. А мы за счет нашей земли живем. Если так пойдет, что делать будем? Вот я и предлагаю побыстрее дом продать. Каждая семья получит тысяч по десять с лишним — можно будет на какое-нибудь дело использовать. Я думаю, и ты мое предложение одобришь.