Осень - [173]

— Цинь-гуй да Янь-сун — вот и получается Цинь-сун, Немного переиначил, а ты уже не понимаешь? — ликовал Цзюе-ин.

— Фи! Кто поймет твой жаргон!

Пока Цзюе-ин разговаривал с Цзюе-синем и Шу-хуа, Цзюе-минь тихо сообщил Цинь важную новость:

— Сегодня получено срочное письмо из Чуньцина. Местные власти направили телеграмму в наш город; очень заинтересовались нашей редакцией. Юбилейный номер там запрещен. Нам велят быть осторожнее. Поэтому мы сегодня после обеда прятали кое-что.

Цинь изменилась в лице и, боясь, чтобы это не заметили, поспешно опустила голову.

— Все спрятали? — шепотом спросила она. — Я не знала, а то бы я пришла помочь.

— Все. Унесли все, хоть сколько-нибудь важное. Осталось только немного обычных книг да старых газет. Хорошо, что весь юбилейный тираж раздарили и распродали, — успокоил ее Цзюе-минь.

— Это хорошо, — обрадовалась Цинь. — Много вас было? Вы быстро управились?

— Шесть человек. Я кое-что принес домой, — спокойно сообщил Цзюе-минь.

— И оставил у себя в комнате? — ужаснулась Цинь, но тут же улыбнулась, взглянув на Цзюе-миня. Разговор их никем не был услышан.

Цзюе-синь больше не расспрашивал Цзюе-ина.

— Шу-хуа, — обратился он к сестре, — если тебе не трудно, позови, пожалуйста, Хэ-сао, — И прошел в свою спальню.

Шу-хуа не сделала и двух шагов, как занавеси раздвинулись и вошла Ци-ся. Шу-хуа тут же остановилась и приказала служанке:

— Ци-ся, позови к барину Цзюе-синю тетушку Хэ-сао. — Та кивнула и тут же вышла.

Цзюе-ин улыбнулся и не преминул привести поговорку, чтобы поддеть сестру:

— «Большой лентяй послал маленького, маленький лентяй дошел до порога, поручил порогу, порог поручил земле, а земля на месте осталась».

— Ты замолчишь, наконец? — покраснела Шу-хуа.

— Я бы сам тебя рад послушать, да вот мой подчиненный не соглашается, — шлепнул себя Цзюе-ин по губам и захихикал. — Ты лучше сама с ним договорись, ладно? — Но тут из своей спальни вышел одетый в парадную шерстяную куртку Цзюе-синь, и Цзюе-ин замолчал, хотя на лице его была торжествующая улыбка.

— Поболтай мне еще! Не то смотри, выдерут тебя! — раздраженно буркнула Шу-хуа и небрежно отвернулась в сторону, словно не желая даже глядеть на младшего брата.

41

Цзюе-синь и Цзюе-ин отправились в переулок Чжу-шисян в паланкинах, впереди с фонарем освещал дорогу Цинь-сун, Минут через пятнадцать паланкины очутились на небольшом дворике и остановились у первого здания. Цинь-сун через калитку провел их внутрь.

Прямо перед ними в небольшом внутреннем дворике, заросшем высокой травой, стоял небольшой домик из трех комнат, к которому с обеих сторон примыкали маленькие пристройки. В окнах домика горел свет, и оба брата направились туда. Едва они вошли в среднюю комнату, как сразу почувствовали запах опиума, доносившийся из правой комнаты. Цинь-сун первым прошел туда и доложил:

— Господин, пришли барин Цзюе-синь и барин Цзюе-ин.

— Ну? Так что же ты их не приглашаешь войти? — Услышав звонкий голос, принадлежавший Чжан Би-сю, братья быстро вошли в комнату.

На лежанке, в середине которой стоял подносик для курения опиума с горящим фитильком, с одной стороны расположился Кэ-ань, энергично посасывавший в этот момент мундштук трубки, а с другой — Чжан Би-сю. Руки актера были нежнорозового цвета; в одной он держал трубку, в другой — с двумя золотыми перстнями на пальцах — железную лопаточку, которой сейчас приминал чадивший шарик опиума, лежавший в маленькой чашечке на конце трубки. Кэ-ань слышал шаги племянников, но даже не пошевельнулся. Чжан Би-сю, зажигая Кэ-аню опиум, церемонно извинялся перед гостями:

— Вы подождите немного, Цзюе-синь, он сейчас докурит эту порцию. Садитесь, садитесь.

— Не стоит, мы пришли оправиться о здоровье дяди, — ответил Цзюе-синь. Цзюе-ин молчал и только ухмылялся в сторону Чжан Би-сю.

Заметив, что весь опиум в трубке Кэ-аня сгорел, Чжан Би-сю вытащил у него изо рта мундштук и положил трубку на подносик. Кэ-ань проглотил слюну и только теперь чуть-чуть повернул голову, чтобы взглянуть на стоявших около лежанки Цзюе-синя и Цзюе-ина. Племянники хором поздоровались с дядей, а Цзюе-ин добавил:

— Папа прислал нас узнать, как ваше здоровье, дядя.

И Цзюе-синь подхватил: — Сейчас лучше?

Сложив все принадлежности для курения, Чжан Би-сю встал и снова, улыбаясь до ушей, пригласил:

— Садитесь, Цзюе-синь. — Заметив стоявшего у дверей Цинь-суна, он обратился к нему: — Дружище Цинь, пойди скажи Сяо-чжэнь, чтобы подал две чашки чаю. — Слуга кивнул и вышел.

— Немного лучше, — ответил племянникам Кэ-ань. — Цзюе-ин, когда вернешься, передай отцу привет от меня и скажи, что мне теперь лучше. Только настроение неважное. Сели бы, Цзюе-синь, что стоите? — Дядя говорил добродушно и даже слегка улыбаясь, но «а его темном, изможденном, напоминавшем засохший лист дерева лице улыбка эта долго не задержалась и тут же бесследно исчезла, как исчезает в морской пучине упавший туда камень. Только глаза горели тусклым огнем, как выключенная, но еще светящаяся электрическая лампочка.

— Да, вид у вас, дядя, неважный. Что у вас болит? — старался держаться вежливо Цзюе-синь. «Они с Цзюе-ином уселись на стулья у левой стены.