Осень без любви - [9]

Два дня песец ни к чему не притрагивался. Видно, не по нутру пришлась ему неволя. Степан за эти дни извелся, жалко было, живое существо мучилось. Потом песец начал есть снег, а уж позднее и рыбу.

— Это другая нота, — заглядывая в клетку, где на фанерке лежали остатки съеденной рыбы, вслух говорил Степан. — Давно бы так. Чего стесняться, тут все свои. Теперь дело пойдет. Главное начать. У людей тоже так бывает, попервой тяжело новую жизнь начинать, а потом катится она и катится.

Пойманный зверек оказался самочкой. Теперь Мячиков думал о том, как поймать самца. «Случу их, — думал он, — к весне самочка ощенится. Щенята подрастут и тоже принесут потомство. Так ведь можно целую ферму занести. Рыбы в реке много, ни одну сотню зверьков прокормить можно. Завалю я тогда колхоз шкурками. Вот потеха-то будет! В газетах напишут про такую работу».

Ночью, когда песец начинал бегать по клетке, отчего та громко скрипела, Степан просыпался и, улыбаясь в темноте, говорил вслух:

— Давай бегай, бегай, нагуливай аппетит. Вот погоди, поймаю жениха, оно совсем другая нота будет.

Но не суждено было сбыться мечтам Степана. Самца он так и не поймал, а ближе к весне почему-то издохла самочка. Степан закопал ее в кустах, и, погоревав, потому что успел привыкнуть к зверьку, решил летом привезти на базу кроликов. Он слышал, что один любитель разводит их в райцентре.

— Кролик, он что русский мужик, везде приживается, — сказал сам себе Степан.

4

В конце декабря, веред самым Новым годом, на перевалочную базу заехал охотник Аляно. По возрасту он был стар, но еще крепок и подвижек.

Степан так обрадовался охотнику, что не знал, куда его и усадить… Он угощал старика чаем, разговаривал с ним о погоде, охоте, сожалел, что в этом году у Аляно плохо ловился песец и всячески старался угодить гостю… Старик, кроме пяти-десяти слов, ничего не знал по-русски, да и Степан не понимал по-чукотски, но заговаривать друг с другом им страшно нравилось. «Проговорив» весь день и всю ночь, охотник собрался уезжать. Степан принес ему со склада мороженой рыбы, сахару, спичек. Хотя все это у охотника было в избытке на охотучастке, но отказаться от подарков он не посмел. Разве можно обидеть нового друга?! Потом Степан завел Аляно в магазин и велел выбрать что-нибудь в подарок жене. Старик выбрал шерстяную кофту в горошек. Такие кофты старуха его никогда не носила и носить не будет, но кофта Аляно понравилась. Уж больно она была пестрая и мягкая.

Степан аккуратно завернул подарок в газету и, протягивая его старику, сказал:

— Пусть старуха носит на здоровье. Ей как раз к лицу будет.

Аляно ничего не понял из сказанного, но благодарно закивал головой и потом объяснил мимикой и руками, что он придет еще и непременно привезет в подарок малахай из рыжей лисицы, который сошьет жена Геутваль, потому что шапка у Степана совсем старая и некрасивая.

После отъезда Аляно долго никто не приезжал на базу. Степан скучал и томился от одиночества. Тяжкие, нехорошие мысли лезли в голову. Успокаивая себя, он думал о том, сколько таких русских мужиков, как он, разбросано по белому свету: в горах, в пустыне, в море — и все они исполняют свой долг спокойно и верно. И он наполнился той неимоверной, настырной силой, которая шла из глубины, из древности, тем упорством, которое родилось в веках, той русской верностью, которая, по его разумению, была во всех, в таких, как он, и которую нужно было нести дальше, не утрачивая и не замарывая ее.

В конце января к Степану стали наведываться оленеводы. Маршруты зимних выпасов оленьих стад проходили недалеко от перевалочной базы. Пастухи приезжали теперь за продуктами, за меховой одеждой и просто в гости.

Услышав встревоженный лай своего пса, Мячиков торопливо одевался и выбегал на улицу. Он помогал гостям распрячь оленей и заводил их в дом. Оленеводы снимали толстые меховые кухлянки, рассаживались на полу, где было прохладнее, и, блаженно почмокивая губами, пили горячий чай.

Напившись чаю, поговорив с хозяином дома о разном, пастухи «замечали» висевшую на стене балалайку и просили сыграть что-нибудь. Упрашивать Степана не приходилось. Он снимал со стены балалайку, усаживался на скамейку, прокашливался, будто собирался петь, и начинал играть. Балалайка в его руках оживала и выводила такие мелодии, такие трели, что оленеводы поражались ее голосистости. Этот небольшой треугольный ящичек с дырочкой посередине, на котором было закреплено всего три тоненьких проволочки, умилял их.

Разохотившись, Степан начинал петь, а иногда даже плясать, что пастухам особенно нравилось. Когда Мячиков уставал, он откладывал балалайку в сторону и начинал рассказывать о своей деревне, где, по его словам, любой мальчишка лучше его играл на балалайке.

— Вот летом, — поблескивая глазами, говорил Степан, — привезу я с десяток балалаек и научу вас всех играть. Оркестр создадим на удивление всему честному народу. До самой Москвы слава о нас дойдет.

Пастухи улыбались, кивали головами в знак согласия. Им нравилась мысль научиться играть на балалайках. Мячиков пытался даже пугать оленеводов тем, что учитель он строгий и спуску никому не будет давать, но пастухи все равно соглашались стать его учениками.