Оседлавший тигра спешиться не сможет - [12]

Распорядок дня не отличался большим разнообразием. Подъем в шесть утра, скудный завтрак и выход на работу! По окончании смены — возвращение в жилую зону, обед, личное время, проверка, ужин и отбой. Праздничными были два дня в неделю. Первый — это суббота, день отоварки в лагерном ларьке, второй — воскресенье, когда в клубе показывали фильм. Затем было утро понедельника и все неотвратимо повторялось.

Азартные игры категорически запрещались. Книг было мало, читали их неохотно. Спортом почти никто не занимался. Любимым занятием заключенных было составление кассационных жалоб и прошений о помиловании. Писали во все инстанции, начиная от Верховного суда и заканчивая Красным Крестом и ООН. В каждом отряде был мастер по написанию жалоб, прошений и кляуз. За пачку сигарет он мог каллиграфическим почерком написать любое прошение и, порывшись в блокноте, найти нужный адрес. На особом месте в эпистолярном жанре стояли письма «заочницам». В этом деле здесь были настоящие виртуозы. Раздобыв где-нибудь адрес незамужней женщины, зек посылал ей первое письмо, В котором говорилось, что он бывший старший научный сотрудник или офицер запаса. В места лишения свободы попал по недоразумению. До конца срока осталось меньше года, он холостой и полон творческих планов. В конце письма была цитата из Гете, Шиллера или Шекспира. По возможности прилагалась фотография какого-нибудь красавца а родным и близким советовалось говорить, что надпись на конверте, в графе «адрес отправителя- ИТК-5» — это секретный объект, институт торпедных катеров № 5. Если переписка завязывалась, все сводилось к просьбе выслать бандероль или посылку. Самым удачливым в этом отношении был горбатый, лысый прощелыга по кличке Квазимодо. Он тонко умел играть на струнах нежной женской души, получал несколько передач в месяц и, если бы все его обещания исполнялись, то следующий срок получил бы за многоженство.

Квазимодо настолько прижился в колонии, что, когда пришло время освобождаться, не вышел на «вахту», а спрятался в кочегарке в куче угля. Войсковой наряд обыскал всю зону, но не смог его найти. В кочегарке зек просидел до отбоя, а ночью по скобам забрался на верхушку трубы, которая возвышалась над котельной на высоту пятиэтажного здания, и пробыл там до утра. На рассвете хозяин в окружении свиты стоял возле котельной и в мегафон приказывая ему спуститься. Тот выдвинул ультиматум: или его оставят на зоне, или сведет счеты с жизнью, прыгнув головой вниз. Хозяин сказал, что у него нет таких полномочий и что это нужно согласовать с народным судьей.

Сняли горбуна вызванные пожарные. Он уехал на машине «скорой помощи» в ближайшую психбольницу.

Мурад не писал ни прошений о помиловании, ни писем «заочницам». Помиловать себя он должен был сам. Что касается женщин, он считал, что лучше хотя бы раз увидеть, чем получить несколько писем. На зоне была только одна женщина, достойная внимания, — стройная, голубоглазая блондинка с высокой грудью, длинными ногами и тонкой талией, перетянутой широким офицерским ремнем. Она работала начальником медсанчасти и имела звание лейтенанта медицинской службы. Говорили, что она собирается замуж за начальника одного из отрядов. Мурад понимал, что она недосягаема, но от этого мечта становилась еще прекраснее. При каждой встрече Мурад мысленно раздевал ее глазами. Это происходило только в его воображении, но существуют иллюзии, в которых, может быть, заключается самая возвышенная реальность.

Дни, недели и месяцы проходили однообразной тоскливой чередой. Прошло больше года, как Мурад попал в зону. Прежний начальник колонии с повышением ушел в управление. Его место занял начальник оперчасти по кличке Либерал. Режим стал мягче.

Лагерный быт Мурада был полностью налажен. На зоне есть три позиции, от которых зависит нормальная жизнь: первая — это работа, где администрация требует выполнения нормы, вторая — «помазанка» (столовая), дающая питание, и третья — «крест» (санчасть), при помощи которого можно получить диету, освобождение от работы и необходимые медикаменты.

С работой было все нормально. Мурад покупал у «бугра»(бригадира) норму и сдавал в конце смены продукции на сто три процента. Хлеборезом в столовой был толстый татарин. Сказав ему при встрече «Салам алейкум» и получив ответ «Алейкум асалам», Мурад договорился насчет белой пайки. Хлеборез познакомил его с диетиком, а тот за небольшое вознаграждение занес его в список на получение молока.

Фельдшеру санчасти он при удобном случае подогнал несколько безделушек, которые изготовлялись на промзоне мастерами ширпотреба, и при необходимости в любое время мог взять освобождение и не выходить на работу. Можно было жить спокойно и сытно. Но это была жизнь дождевого червя.

Всю зиму, весну и лето Мурад-эфенди после работы уходил на спортивную площадку и тренировался до отбоя. Однажды, когда мимо, источая запах французских духов, прошла начальник медсанчасти, Мурад пропел ей вслед:

В Намангане яблоки

Зреют ароматные.

На меня не смотришь ты —

Неприятно мне.

Она обернулась, оглядела его мускулистую, поджарую фигуру и насмешливо обронила: