Осажденный Севастополь - [4]

— Быть может, ваше величество точнее нас осведомлены о положении Турции. Из переписки с лордом Росселем я не вывел заключения о скорой гибели Оттоманской империи.

— Я повторяю вам, — сказал государь с оттенком нетерпения, — что больной человек умирает. Здесь является множество вопросов, которые надо решить заранее. Придунайские княжества и теперь состоят под моим покровительством. Пусть так останется. Сербия сможет устроиться таким же образом, также и Болгария. Что касается Египта, я понимаю все значение этой территории для Англии…

— Что касается Египта, — перебил Сеймур, — смею ответить, ваше величество, что Англия всегда заботилась лишь об обеспечении торгового пути в Индию…

— Хорошо, — сказал государь. — Пусть ваше правительство подумает обо всем этом. Я доверяю английскому правительству. Я не требую от ваших министров никаких письменных обязательств. Я желал бы свободного обмена мыслей и в случае надобности слова джентльмена. Этого между нами достаточно.

Сказав последние слова, государь встал, на этот раз решительно раскланялся с Сеймуром и возвратился в залу, где его ожидали с нетерпением и даже с некоторым беспокойством.

Государь пробыл еще около часа и уехал в Зимний дворец в отличном расположении духа. Было около двух часов пополуночи, когда Николай Павлович вошел в свою спальню. Старик камердинер сладко спал в прихожей, в кожаном кресле. Николай Павлович не стал будить его, вошел один, прилепил восковую свечу к выдвижной дощечке, сделанной в киоте, и, став на колени, долго молился. Раздевшись без посторонней помощи и потушив свечу, он лег на складную походную постель и укрылся вместо одеяла офицерской шинелью.

Шестнадцатого февраля 1853 года прибыл в Константинополь на пароходо-фрегате[8] "Громоносец" российский чрезвычайный посол генерал-адъютант, адмирал и сверх всего светлейший князь Александр Сергеевич Меншиков[9], потомок известного петровского фаворита.

Меншиков был одним из наиболее доверенных лиц государя. Его считали скупым, но, подобно Орлову, он пользовался репутацией безукоризненной честности, что при тогдашнем взяточничестве и казнокрадстве, проникавшем в самые высшие сферы, было качеством весьма важным. Государь долго колебался, кого послать в Константинополь: Орлова[10] или Меншикова? Избрав последнего, Николай Павлович перед отъездом князя из Петербурга дал ему несколько общих наставлений. Между прочим, Николай Павлович заметил Меншикову, что его серьезно огорчают слухи о вольнодумстве князя.

— Это клевету изобрели мои враги, — сказал Меншиков. — Меня не любят за то, что я всем говорю правду.

— Помни, Александр Сергеевич, что ты едешь защищать православную веру, — сказал ему государь на прощание.

Пароход "Громоносец", на котором ехал Меншиков, приближался к Буюкдере[11], предместью, где находился летний дворец русского посольства. "Громоносец" постепенно убавлял ход. Навстречу ему вышел пароход "Грозный", на котором ехал чиновник Озеров, временно управлявший делами русского посольства.

Меншиков стоял на палубе вместе с вице-адмиралом Корниловым[12], окруженный блестящею свитою, преимущественно из гвардейских офицеров. Князь говорил своим неприятным, несколько дребезжащим голосом с молодыми адъютантами, из которых многие видели Константинополь в первый раз, и читал им целую лекцию о достопримечательностях города. Князь отличался энциклопедическим образованием.

Меншиков был высокий старик, весьма преклонных лет, но еще вполне бодрый, с седыми усами и густыми седыми бровями, из-под которых светились умные синие глаза. Саркастическая улыбка редко сходила с лица его, и князь постоянно язвил кого-нибудь и отпускал различные остроты. Ермолов[13] сказал о нем однажды, что Меншикову не надо бритвы, так как ему достаточно высунуть язык, чтобы побриться.

Оба русских парохода прибыли в Топ-Хане — часть города, получившую свое название от пушечно-литейного завода. Берег перед зимним дворцом русского посольства был усеян многочисленной толпою. Впереди всех виднелись верхами чиновники русского посольства. В пестрой толпе, состоявшей из греков, армян, турок, болгар, замечалось также несколько всадников с дамами в амазонках: в них нетрудно было узнать англичан.

Меншиков сошел на берег и со всею свитою направился во дворец. Его неприятно поразило то, что навстречу ему не явился ни один из высших турецких сановников.

— Турки, кажется, не знают простейших правил вежливости, — сказал князь, обращаясь к управляющему посольством Озерову. — Ни один из их министров не удостоил встречей посла государя императора. Мне не нужна их любезность, но в моем лице они наносят оскорбление русскому имени.

Прибывший с Озеровым первый драгоман[14] посольства, грек Аргиропуло, возразил на это:

— Ваша светлость, у турок не в обычае встречать, как в России, с хлебом и солью. Здешнее гостеприимство другого рода. Турок больше всего боится обеспокоить гостя. Завтра утром, без всякого сомнения, сам султан пришлет к вашей светлости своего церемониймейстера с поздравлениями.

— Может быть… Но я вообще боюсь, что мне придется ссориться с этими господами, — сказал Меншиков. — Я изучил натуру жителей Востока. Чем более им давать поблажки, тем хуже. Впрочем, я здесь все переделаю по-своему. Вы слишком избаловали их.