Осажденный Севастополь - [2]

Само собою разумеется, что после этой нотации оба посла не могли рассчитывать на особое внимание государя. И действительно, он не удостоил их даже взглядом.

В группе дипломатов нетрудно было заметить маленького человека в золотых очках, из-за которых светились умные, хитрые глаза. Это был русский государственный канцлер граф Нессельроде.

Граф имел обыкновение, свойственное многим дипломатам, говорить на вечерах и балах обо всем, о чем угодно: о балете, об итальянской опере, о женщинах, к которым он был падок, несмотря на свой весьма преклонный возраст, — но только не о политике. На этот раз граф, однако, изменил своему правилу. Нессельроде вел на английском языке разговор с британским послом сэром Гамильтоном Сеймуром. Сначала они обменялись несколькими общими фразами, но затем граф отозвал сэра Сеймура в сторону, сказав, что желает поговорить с ним о деле первостепенной важности.

— Государь просил меня передать вам, что он желает непременно переговорить с вами, мой дорогой сэр Гамильтон, — сказал Нессельроде. — Я думаю, он сам подойдет к вам. Вы не знаете государя. Благородство души его вне всякого сомнения; но государь слишком горячо принимает к сердцу все, что касается интересов восточных христиан. У вас в Англии заблуждаются, утверждая, что Россия руководствуется при этом какими-то фантастическими мечтами о гегемонии над всеми православными странами. Ничуть не бывало. Мы также вовсе не безусловные противники Франции. Вы знаете, дорогой сэр Гамильтон, что лично я был всегда даже против той политики, которую Россия вела по отношению к Франции после польского мятежа. Я всегда сочувствовал королю Луи-Филиппу, уважая в нем монархический принцип, и могу вас уверить…

— Я не вполне понимаю вас, — перебил Сеймур. — Сколько мне известно, ваш государь был доволен падением Луи-Филиппа. Теперь во Франции царствует Наполеон III, и правительству королевы было бы весьма приятно, если бы вы могли повлиять на вашего государя в том смысле, чтобы устранить всякие недоразумения между вами и нынешним французским правительством.

— Вы пессимист, дорогой сэр, никаких крупных недоразумений нет и не предвидится…

— О! — протянул англичанин. — Однако вопрос о ключе от ворот Вифлеемского храма до сих пор служит яблоком раздора между вами и Францией.

При этих словах Сеймура губы графа Нессельроде искривились в неприятную улыбку. Знаменитый спор из-за ключа всегда приводил графа в отчаяние. Граф Нессельроде был, правда, одним из деятелей эпохи Священного союза[5]. Он любил повторять, что подпись его красовалась рядом с подписями Гарденберга, Меттерниха и Веллингтона[6]. Но, с другой стороны, граф был по религии англиканского вероисповедания, по убеждениям — вольнодумец и человек в полном смысле слова светский. Священный союз был, с его точки зрения, лишь удачной дипломатической комбинацией. Граф решительно не понимал, каким образом в XIX веке, в эпоху телеграфа и паровой машины, мог быть возбужден между двумя державами спор из-за каких-то пилигримов, как он называл православных богомольцев. Ссориться с Францией в угоду нескольким греческим попам и монахам! "Да мы возвращаемся к эпохе крестовых походов", — говаривал граф, приписывая всю эту историю интригам "старой русской партии". Но когда граф Нессельроде впервые узнал, что Наполеон III в свою очередь поддерживает претензии католических монахов, добивавшихся получить ключ от больших врат Вифлеемского храма, он был изумлен до такой степени, что первоначально не понял, в чем дело. Граф долго ломал голову, размышляя: что бы это значило? Наконец, не спросясь государя, отправил в Париж депешу, в которой писал нашему послу: "Постарайтесь узнать, идет ли речь о ключе в смысле инструмента, которым принято отворять двери, или же здесь подразумевается какой-нибудь особый ключ, например какая-нибудь эмблема!"

Но изумлению графа не было пределов, когда его уведомили, что речь идет о настоящем ключе, то есть о таком, которым принято отворять двери…

— Вы, конечно, понимаете, дорогой сэр, — продолжал граф, — что этот смешной спор между латинскими и греческими монахами уладится чисто дипломатическим путем…

— Правительство ее величества королевы только и желает этого, — сухо ответил Сеймур.

В это время к ним подошел французский посол Кастельбажак, человек уже старый, из военных, иногда бестактный и невоздержанный на язык. В первый же день своего прибытия в Петербург он на параде предложил такие неуместные вопросы, что навсегда уронил себя в мнении императора. По вступлении на престол Наполеона Кастельбажак постоянно повторял слова своего повелителя: "Империя — это мир".

Француз подошел к графу Нессельроде, а британский посол, пользуясь этим, отошел в сторону.

— Как поживаете, граф? — спросил француз, пожимая руку канцлера. Перестаньте думать о политике… Скучная материя, уверяю вас. Лучше обратите внимание на эту очаровательную блондинку. Какой роскошный бюст!

Кастельбажак был так же стар, как Нессельроде, и такой же любитель женских прелестей.

— Вы неисправимы, мой дорогой, — сказал с улыбкой Нессельроде. — Вас, кажется, более всего в мире интересуют женщины.