Осажденная крепость - [186]

4. МАЛЫШ ЦЮЙ. РАССКАЗ О ЧУВСТВАХ

Поэт из нашей группы овощеводов, о котором я уже упоминала, однажды принес с собой щенка. Фамилия поэта была Оу, однако некоторые по ошибке произносили ее Цюй[174]. Асян в шутку предложила звать щенка «Малыш Цюй». Поэт было обиделся, но, поскольку о происхождении этой клички никто, кроме нас, не догадывался, успокоился.

Возле стены сарая мы соорудили для Малыша конуру из битого кирпича и выложили ее соломой. Ему там было холодно и жестко. Вдобавок вскоре после появления у нас он свалился в одну из канав. Я в свое время тоже побывала в ней и потом весь день ходила в мокрых туфлях и носках. Но то случилось в теплую погоду, сейчас же было очень жалко смотреть на перемазавшегося в грязи, дрожащего от холода щенка. Если бы поблизости была рисовая солома, можно было бы ею обтереть беднягу, просяная же слишком жестка. Мы вывели его посушиться на солнце, но оно было осеннее, холодное, да еще дул сильный ветер.

Малыш был всего лишь беспородным деревенским псом. Нам же кормить его все равно было нечем — пришлось выпрашивать в столовой очистки картофеля и сухие огрызки лепешек. Однако среди нас нашелся один очень «правильный» старик, который гневно отчитал командира отделения: «Как вы можете давать собаке белые сухари — вы видели, чем питаются крестьяне?» Мы устыдились и впредь не решались давать Малышу ничего, кроме оставшейся от наших порций картошки. Но ни картошка, ни сухари не были «собачьей едой»: Малыш исхудал, ослабел и перестал расти…

Каждый раз, приходя на наш огород, мой муж Чжуншу приносил обрезки свиной шкуры или не до конца обглоданные кости. Малыш опрометью бросался навстречу. А однажды Чжуншу принес выброшенные кем-то два протухших куриных яйца. Малыш умял их вместе со скорлупой… Когда я в одиночестве охраняла огород, Малыш вместе со мной поглядывал в сторону кирпичного карьера, откуда обычно появлялся Чжуншу. При его приближении он кидался навстречу, прыгал, визжал и изо всех сил вилял хвостом. Но и это не могло передать всю меру его восторга. Он бросался на землю, переворачивался, вскакивал, вилял хвостом и снова падал. Вряд ли когда-либо еще Чжуншу удостаивался такого горячего приема. Мне приходилось чуть ли не оттаскивать Малыша в сторону, чтобы муж мог погулять со мной…

Когда всю роту перевели на «центральную усадьбу», Малыш остался на огороде и подкармливался объедками с нашей кухни, которые приносил начальник огородной команды. Но это оказалось очень неудобным, так что пришлось переселить на «усадьбу» и Малыша. Здесь было легче прокормиться — что-нибудь да перепадало с кухни, но песик лишился постоянного местожительства. Возвращаясь с огорода, я не знала, где его искать. В роте многие любили собак, но были и такие, которые считали их забавой буржуазных дам и барышень. Поэтому я старалась не выказывать особой симпатии к Малышу. Однако он вскоре сам разыскал мое жилище, и соседи часто докладывали мне, что Малыш опять приходил в гости. Я была тронута его привязанностью, но могла отблагодарить за нее разве что лишней парой костей. Потом он вознамерился провожать меня на огород. Я запрещала, иной раз даже швыряла в него комками глины. Однажды во время дождя я сидела в сарае. Вдруг раздался визг, в дверной проем влетел Малыш. В радостном возбуждении помахав хвостом, щенок улегся возле меня. Он самостоятельно отыскал дорогу на огород!

…Спустя два или три месяца обнаружилось, что наш щенок — на самом деле барышня, Малышка…

По переезде на «центральную усадьбу» было организовано ночное патрулирование, причем в каждой роте на свой манер. У нас ночь была разбита на четыре дежурства по два часа, начиная с десяти вечера. Пожилых и слабых обычно назначали в первую и последнюю смену. Патрулировали по двое, за исключением первой смены — считалось, что в эту пору достаточно и одного. Привыкшая ложиться поздно, я часто просилась в эту смену. Конкурентов не было. Я надевала казенную шубу, слишком длинную и просторную для меня, брала ручной фонарик и начинала обход. Путь был неблизкий: от северной дороги через киноплощадку к новому огороду, свинарнику и обратно. Через десять минут после отбоя устанавливалась полная тишина, и для одинокого патрульного время текло очень медленно. Но часто я была не одна — подбегала Малышка и, тявкнув несколько раз, присоединялась ко мне.

В эти минуты я часто вспоминала котенка по кличке Цветочек, с которым я сдружилась в ту пору, когда в университете Цинхуа проводилась кампания «борьбы против трех зол»…[175]

Малышка была более смирной, чем Цветочек, и все время шла рядом, а я вспоминала котенка и все, что было связано с ним. Вскоре мы переехали и больше уже не держали кошек. Буддизм учит нас не дорожить никакими житейскими привязанностями — казалось бы, какое мне дело до принадлежащей школе собачонки? Но она признала во мне хозяйку, и мне было жалко с ней расставаться…

На Новый год в столовой решили угостить нас собачатиной — собачье мясо стоило дешевле свинины. Из окрестных крестьян некоторые любили собак и не хотели их продавать, другие соглашались продать, но не желали убивать; все же наш повар нашел такую семью, которая взялась сделать все, что нужно. По представлениям северян, собачатину нужно долго разваривать на медленном огне и есть с тертым луком — не таким ли блюдом лакомился в «Речных заводях» Лу Чжишэнь? В нашей столовой использовали южный рецепт, предложенный Асян: была приготовлена тушеная собачатина в красном соусе с добавлением лука и имбиря. Я решилась попробовать сама и угостила других. Собачье мясо оказалось нежным и довольно жирным, не хуже отборной свинины. А вот Малышка не стала есть собачатины ни в сыром, ни в тушеном виде. Как рассказал поэт Оу, она вырыла ямку и закопала кусок мяса. Я не поверила поэту, как он ни уверял, что сам был свидетелем этой сцены, и приписала эту историю его воображению.