Осада - [12]

Вдруг издалека послышался какой-то шум. Прислушавшись внимательней, он заметил, что звуки доносятся вроде бы с тыла и с фланга. Балинту это показалось странным: соседний хутор далеко, и он даже не подумал, что оттуда могут быть слышны звуки загулявших солдат. «Ну и разошлись же ребята… — Балинт скривил губы, — что значит не заработаны», — пробормотал он, хотя хорошо знал, каким путем достались деньги этим гулякам.

Три дня назад второй взвод взял в плен два десятка русских. Их заметили совершенно случайно, в тылу. Это была группа разведчиков, которые возвращались к своим, но, заблудившись, вышли на противника.

Очутившись в районе второго взвода, они думали, что ползут к окопам своих. Во втором взводе один солдат немного говорил по-русски. Он даже подсказал им, куда идти, как обойти мины. Когда же русские почти все собрались в одну кучу, наши набросились на них. Половину из них уничтожили, даже не дав им схватиться за оружие. Оставшихся взяли в плен. И лишь только после схватки венгры с удивлением обнаружили, насколько большими оказались потери их взвода. В живых осталось всего восемь человек, да и те были покалечены и изранены. Погиб командир взвода и с ним двенадцать человек. Командира похоронили отдельно, остальным вырыли общую могилу. Некоторые солдаты из числа тех, кто прибыл с последним пополнением и еще не нюхал пороху, выражали свое недовольство в отношении общей могилы. Балинт же считал это в порядке вещей: общая могила — значит, меньше работы, к чему зря утруждать живых, когда от этого не станет лучше мертвым. Однако недовольные продолжали ворчать, говоря, что каждого убитого следует похоронить в отдельной могиле. В конце концов они побежали жаловаться к ротному. Командир поддержал их и начал страшно ругаться из-за общей могилы и на глазах у солдат без стеснения как следует пропесочил дежурного офицера, приказав ему выгнать пленных рыть отдельные могилы: все равно эти русские ничего не говорят. Пленных действительно выгнали на работу, и они вырыли могилы, думая, что роют их для себя. Работали они старательно, и Балинт только тогда рассмотрел их: это были не русские, а, скорее, татары, с раскосыми глазами и кривыми ногами, будто они всю жизнь ездили верхом на лошадях. Некоторые солдаты задирали их, некоторые даже замахивались, а он нет. Балинт же только молча наблюдал и за похоронами убитых, и за казнью пленных. А желторотики, не нюхавшие пороху, с разинутыми ртами прыгали на пленных. Он же только стоял и смотрел, и не потому, что жалел их, а просто думал, что не стоит ввязываться в такие дела, так как может настать день, когда русские отплатят им за все это.

Только одного из пленных, комиссара, оставили в живых для острастки. Ему отрезали нос, уши, выкололи глаза, а потом вывели на дорогу и отпустили, сказав, чтобы он шел к своим и рассказал, что так будет с каждым комиссаром.

Балинт с сожалением смотрел, как несчастный, спотыкаясь и часто падая, метался на ничейной земле. Как наседка, которой зашивают глаза, чтобы она спокойнее сидела на яйцах, хлопает туда-сюда крыльями, так и он вытягивал руки то вперед, то в стороны. У Балинта сердце обрывалось от жалости. Он поднял винтовку и прицелился. В конце концов, зачем этому несчастному мучиться всю жизнь. Даже если он чудом доберется до дома, для чего ему жить? Жизнь для него станет сплошным мучением, а еще больше для его семьи. Но кто-то ударил по винтовке Балинта, и пуля ушла вверх, а пленный с перепугу начал бежать, но не прямо вперед, а виляя, как овца в загоне, наконец он упал и пополз как раз в обратном направлении, к венграм, пока не напоролся на мину и не исчез в одно мгновение, как будто его вовсе и не было. Солдаты ругали Балинта, зачем он напугал москаля своим выстрелом. Балинт не хотел говорить, что из-за жалости, и опять промолчал.

Спустя два дня платили за пленных. Командир роты сообщил, что, поскольку пленные не были доставлены в вышестоящий штаб, управление тыла отказало в выплате вознаграждения, но он, командир роты, выплатит положенное из своего собственного кармана: за каждого рядового пленного по двадцать пенгё, за двух офицеров — пятьдесят, а за комиссара — по официальной таксе — сто пенгё. Он сразу же отсчитал нужную сумму второму взводу, вернее, оставшимся в нем восьми человекам. Затем он объявил, что в следующий раз пленных нужно убивать только после того, как за них уже будут получены деньги, когда дивизионная касса за них полностью рассчитается, потому что больше он своих денег платить не намерен: он не банкир, а простой офицер.

Еще летом до Балинта дошли слухи о приказе, согласно которому за пленных выплачивается вознаграждение. Тогда он думал, что это очередная солдатская байка: один выдумал на досуге, что, мол, недурно было бы, сказал другому, а тот и поверил. Целую неделю он пробыл на складе боеприпасов и второй раз услышал об этом, когда возвратился в часть. Правда, с тех пор им не попадался ни один пленный. А сейчас, когда он подсчитал, у него просто дух захватило от удивления: четыреста двадцать пенгё отвалил командир роты взводу; это по пятьдесят два пенгё и пятьдесят филлеров на брата выпадало. «Если взять заработок поденщика по полтора пенгё в день…» От одной этой мысли ему стало плохо, прямо-таки закружилась голова. Когда командир закончил говорить и распустил строй, Балинт подошел к тем восьми солдатам. Они как раз делили деньги. А он смотрел на них, и горло его сжималось, как будто его кто душил. Кто-то из солдат предложил сброситься по двадцатке и вечером сходить на хутор и погулять: там можно купить хорошее недорогое вино, да и девочек можно будет пригласить.