Оружие, которое себя исчерпало - [25]

Г.Г.Какие отношения связывали вас с Андреем Сахаровым?

Л.Ф. Лично с академиком Сахаровым я никогда прямо не работал — в профессиональном смысле. Хотя мы встречались, большей частью в Москве — на совещаниях у руководства, научных конференциях. В конце 60-х он уже был не в Арзамасе, а в Москве и уже тогда начиналось его „диссидентство“. Как следствие — появляются протесты, в том числе академический.

— Письмо сорока академиков — это 1973 год.

— Да, где-то в это время… А у нас начальник главка — Цырков Георгий Александрович, талантливый человек. Он в Минсредмаше занимается нашими, чисто военными делами.

— Он, кажется, из Арзамаса?

— Он и в Арзамасе был, и в Челябинске, правда недолго, потом его забрали в Москву. Следом за Цырковым ушёл Захаренков. Вообще кадры деловые поставлял в основном Челябинск. В Арзамасе, считалось, диссиденты сидели: Альтшуллер, Сахаров… А у нас — деловые люди.

Так вот, звонит мне Цырков и говорит: „ Слушай, ко мне Славский обратился. Надо придумать, как нам Андрея Дмитриевича нейтрализовать. Министра в ЦК ругают: кого ты выпустил?! не справляешься! Ефим Павлович просил посоветоваться — может, кто дельное предложение даст. Я про тебя вспомнил. Подумай и напиши мне, как бы ты поступил. Пиши от руки, не печатай и никому про это не говори “. Легко сказать — напиши…

— А вы тогда понимали позицию Сахарова? Ведь многим она была неизвестна…

— Ну почему — понимал. Я и статью его читал — в министерстве книжка была, насчёт интеграции…

— „Размышления“?

— Да, „Размышления“. Только она какая-то была, по-моему, неполная и неаккуратно на машинке отпечатанная, очень неудобно было читать. Неожиданности в этом для меня не было. Политическое созревание Сахарова шло медленно, только потом он стал очень решительно отстаивать свою позицию. Тогда начали его поругивать, затем всё сильнее. Наконец, кампания откровенная началась. Поэтому я понимал, чем обеспокоено начальство.

Я написал два предложения и очень жалею, что к ним тогда не прислушались. Может, это как-то изменило бы положение. Я на самом деле считаю, что если бы Андрей Дмитриевич хоть половину времени оставался прежним физиком Сахаровым — а он тогда все сто процентов политике отдавал, — то он бы очень много сделал полезного, чисто материальных вещей. У него дар был изобретательский. Вот я как раз на это в своём письме и указывал.

— То есть найти ему работу?

— Да, найти работу — не удивляйтесь. При этом я обозначал два разнородных подхода. Один связывал с его политической деятельностью, но с пацифистским уклоном. Много, мол, непонятного в том, как всё-таки поступать с ядерным оружием: надо ли его развивать, вести ли испытания и как быть с борьбой за мир, что всему этому могут противопоставить вне и внутри, какие идеологические подходы и т. д.

Мне казалось, что подобные мысли у Сахарова всегда проскальзывали — так их бы в более конкретное русло и не выставлять его одиночкой. Предложение: давайте создадим Институт проблем ядерной войны или что-то в таком роде. Его поставим во главе, институт разовьёт взгляды на ядерную войну, оружие.

Это одна идея. И была другая, которая мне гораздо больше нравилась… Попытаемся обыграть такой момент. Сахаров вместе с Таммом являются родоначальниками мирного использования термоядерной энергии. И вроде бы негоже корифею быть в стороне от благородного дела. Опять же, зная его не очень-то коммуникабельный характер, предлагаю: создадим исключительные условия. Ну где хотите, может быть, даже лучше не в Москве, чтобы отсечь влияние, а где-нибудь, скажем, под Горьким. Создадим ему институт и скажем: „Андрей Дмитриевич, вам надоели военные бомбы, но остаётся во всей неисчерпаемой красе ядерная энергия. Давайте дерзайте, конкурируйте с Институтом Курчатова, с другими институтами. В помощь набирайте кого хотите, вам пару выпусков из университета придадим“. Тут я немножко не то чтобы лукавил, но писал это с воодушевлением — в надежде, если план состоится, попасть туда на работу…

Вот такой эпизод в жизни приключился, но, увы, он не имел практических последствий…

— И вы не знаете, пытался ли Славский как-то использовать подобные предложения?

— Не знаю. Но я должен сказать, что беспокоился Славский очень — и за него, и, конечно, за себя. Он всё время повторял: „Вон какая у меня шея, но и она не выдержит…“

— Вы в то время непосредственно с Сахаровым встречались?

— Лишь по воле обстоятельств. Как член Академии наук он мог входить в её руководящие органы. Но был наложен абсолютный запрет: ни в бюро отделения, не говоря уж о президиуме, — никуда не пускали. И чтобы на выборах не допустить никакой случайности, его ещё до голосования „задвигали“ в счётную комиссию. Я несколько раз оказывался в счётной комиссии вместе с Сахаровым.

Как правило, его выбирали председателем, и Андрей Дмитриевич оглашал результаты.

Запомнился такой эпизод. Считаем бюллетени, стопка бумаги лежит на столе. Когда всё закончили, Андрей Дмитриевич говорит мне на полном серьёзе: „ Кажется, мы хорошо сегодня поработали. Я думаю, эту бумагу заработали “. Берёт и кладёт её в портфель: „ Мне много сейчас бумаги нужно “. А я не могу разгадать — игра это или действительно у него совершенно тяжёлое материальное положение, ибо сомнений в его природной щедрости не было никогда.