Оружие, которое себя исчерпало - [27]

— В ваше время он уже занимался астрофизикой?

— Тогда мы только водородной „трубой“ занимались.

— И вокруг вас люди тоже были целиком сконцентрированы на бомбовых делах, не отвлекались на чистую науку?

— По-разному было. Тот же Юрий Александрович Романов — он в своё время преуспевал в бомбах и нейтронах. Наступает момент, когда ему это надоедает — не видно ничего нового. И он всерьёз погружается в общую теорию относительности. Я, правда, ничего не понимал из того, что он про свои дела рассказывал. Сахарова, кстати, тоже необычайно тяжело было понимать простому смертному.

— Когда он излагал результаты?

— Да, и когда он излагал научные проблемы, и когда выступал уже будучи в Верховном Совете. Он необходимым, что ли, тембром голоса не обладал, заикался, останавливался. В общем, он не был оратором. Поэтому его нужно читать. „Воспоминания“ написаны великолепным литературным языком. Я не в состоянии так написать. Другое дело — ты можешь с ним соглашаться или не соглашаться. В отношении некоторых вещей я, например, не соглашаюсь с ним.

— Это связано с политикой или другими его оценкам?

— В политические моменты я сейчас не вникаю. Но для меня странно, что во всех воспоминаниях у Сахарова (как , впрочем, и у Харитона) фактически не нашлось доброго слова о Челябинске-70 .

— Зато у Сахарова есть фраза, что самую большую бомбу он придумал только для того, чтобы показать бессмысленность количественного увеличения.

— Как мне кажется, это некая игра. С возрастом возникают непроизвольные искажения, свойственные любому человеку. Возьмись любой из нас писать — всегда будут субъективные оттенки и преувеличение своей роли. Я хочу сказать совсем откровенно. Мне кажется, ореол сахаровский был отчасти искусственно преувеличен московским начальством, чтобы таким образом поддержать, как бы это помягче выразиться, русский дух в руководстве объектом. И несколько отодвинуть еврейскую прослойку в лице Харитона, Зельдовича, Цукермана и других.

— Поэтому его сразу сделали академиком?

— Не только. Огромнейший шум был вокруг его „слойки“. Хотя очевидно было даже в ту пору, что не так уж велико достижение.

— Я слышал, что Игорь Евгеньевич Тамм был не в восторге, когда Сахарова, минуя членкорство, сразу в академики выбрали. Зельдович ещё не был академиком, а Сахаров уже стал…

— Именно. А ведь если разобраться, создание первых бомб было по тем временам задачей куда более сложной. Ведь „сахаризация“ — это, в конце концов, очень простая вещь. Нужно было только догадаться. Хотя всегда, когда кто-то объяснит, становится просто, а на самом деле главное — придумать, сообразить, сказать об этом.

Безусловно, учёные из ФИАНа в лице своих лидеров Тамма и Сахарова сыграли решающую роль. Были вовлечены и другие люди — Романов, Гинзбург, я видел сохранившиеся документы на этот счёт. Однако, мне кажется, роль ФИАНа порой преувеличивается. Иногда даже раздаются разговоры, что здесь, в ФИАНе, сделали водородную бомбу. Это, конечно, не так, и даже совсем не так. Я готов согласиться с тем, что некоторые очень важные вещи были сделаны по линии ФИАНа.

Основополагающая идея водородной бомбы — хорошее сжатие материала, тогда он сгорит полнее. Предположим, вы начинаете сжимать термоядерный материал тяжёлой оболочкой. Оболочка внешним усилием разгоняется и приближается к центру, вещество достигает максимального сжатия, затем оболочка полетит обратно, вещество разлетится. В наиболее выгодный момент максимального сжатия вещество и должно загореться.

Как видно, всё время оболочка находится в стадиях ускорения, того или иного знака. А ускорение, как мы знаем по Эйнштейну, равносильно тяготению. Поэтому при соответствующем знаке ускорения конфигурация становится неустойчивой. Вы видели когда-нибудь картинки: лежит ртуть на воде, вы её аккуратно налили, а потом из-за каких-то случайных причин — вздрагивания или чего-то ещё — она начинает проваливаться, иногда целый кусок отделится, упадёт? Типичная картина неустойчивости.

Оболочка по отношению к лёгкому материалу ведёт себя аналогичным образом на определённых стадиях сжатия. Чем больше сжатие, тем агрессивнее проявляет себя эта причина. Особенно опасно, когда проваливается инертный материал (такие материалы на самом деле использовали) , может быть беда: всё перемешалось, нет ни плотности, ни горения, ни температуры, посторонняя теплоёмкость подключилась, энергия тратится впустую…

Когда возникают турбулентность, неустойчивость, теория оказывается необычайно сложной. И главное — неоднозначной. Вот тут решающее слово было всё-таки за ФИАНом. Конкретно этим занимались Фрадкин и Беленький. До сих пор я считаю, что они этой теорией дали возможность приблизиться к истине.

— А какова, на ваш взгляд, роль академика Сахарова в прекращении испытаний? Сам он пишет, что подавал докладные записки, обосновывающие возможность запрета испытаний в трёх средах. Приходили ли к вам какие-то поручения?

— Нет, специальных поручений я не припомню. Но здесь, я думаю, действительно была большая, даже выдающаяся роль Сахарова. Его послушали. Ведь он тогда уже был фигурой и имел возможность влиять на обстановку. К 1963 году, когда был подписан московский договор, он уже привык к своей выдающейся роли.