Оружие, которое себя исчерпало - [24]

Никита Сергеевич предложил нам продолжить обед, сам ушёл, сославшись на дипломатическую встречу и на что-то ещё . Мы с восхищением подумали: вот работают!

* * *

По прошествии лет многие события, в которых довелось участвовать, представляются в ином свете. Да, мы радовались своим победам. Гордились первым искусственным спутником Земли, влюблялись в улыбку Гагарина — всё было наше, советское. Не хуже, чем у них там, „за бугром“.

Крупным событием было испытание первой атомной, а затем водородной бомбы. Мы тогда догоняли американцев. Это многое объясняло. Появление 100-мегатонного заряда знаменовало качественно иной этап — мы вроде бы выходили на рекорды, оставляя американцев позади.

Политики (и генералы от политики) убеждали друг друга, что в идеологическом отношении, в соревновании двух систем, как тогда было принято выражаться, это очень сильный козырь. Кое-кто и сегодня не прочь продемонстрировать „ядерные мускулы“. Мне жаль, если события того времени нас ничему не научили.

6. Когда тема себя исчерпала

В тех местах, где создавалось ядерное оружие, существовал, как уже отмечалось, жесточайший режим секретности. Об этом напоминали не только ряды колючей проволоки на въезде и выезде, но и многочисленные ограничения в обыденных вещах — от переписки с родственниками до (помилуй бог!) случайного контакта с каким-нибудь иностранцем.

Но даже в этих условиях люди не разучились свободно мыслить. Напротив, именно в таких закрытых городах, где правила бал Наука, где высшим критерием был профессионализм, не столь рьяно вели свою „воспитательную“ работу штатные идеологи КПСС. Временами казалось, что они просто побаиваются совать нос в наши профессиональные дела — для них это был тёмный лес.

По молодости лет мы этим даже бравировали. Да и время было какое — XX съезд КПСС, разоблачение культа личности Сталина, хрущёвская „оттепель“! Иллюзию свободы мы поспешили принять за свершившийся факт. И вскоре едва не обожглись…

Осенью 1956 года меня и М.П. Шумаева (мы оба числились в парткоме агитаторами-пропагандистами) вызывает к себе секретарь по идеологии, чтобы прояснить положение в Венгрии. Оно к тому времени действительно было неясное, официальных разъяснений, оправдывающих КПСС, ещё не поступило. Мы недоумевали: зачем войска? Вразумительных объяснений не получили, однако диспут возник острый. В это время один человечек, незаметно от всех нас, включил магнитофон, а затем передал запись в горком партии в Челябинск-40 товарищу Мордасову.

А в ту пору идеологическая спираль, чуть было ослабленная, вновь стала закручиваться. Начался интенсивный поиск диссидентов, чтобы применить к ним карающий меч — в назидание всем остальным. Дело приобретало крутой оборот. Взволнованный В.Ю. Гаврилов кричал на меня: „Что ты там наговорил?!“ Положение осложнялось тем, что к нам ехал секретарь Челябинского обкома партии Михаил Соломенцев, впоследствии ставший членом брежневского Политбюро. Ему нужны были свежие разоблачительные факты. Мы же поначалу чувствовали себя вполне уверенно: нас позвали, мы что-то спросили, нам что-то ответили…

Но вскоре пришлось раскаяться в своём легкомыслии.

Вначале, во время слушания „дела“ на парткоме, события разворачивались, как я и предполагал, сравнительно спокойно. Но вдруг со стороны многоопытного политика последовал неожиданный вопрос: „ Консультация консультацией, а что вы на самом деле думаете по поводу этих событий? “

И тут меня понесло. Глупый карась попался на крючок.

На следующий день приезжал М.С. Соломенцев, чтобы произнести разоблачительную речь на партактиве города. В этот критический момент все силы включились в нашу защиту: Д.Е. Васильев, В.Ю. Гаврилов, А.А. Бунатян, К.А. Каргин и другие. В результате был достигнут компромисс: разгром будет, но в общей, обезличенной форме. Нам же надлежало помалкивать.

Так и вышло: разгон, пафос, гневные тирады с трибуны — и где-то в глубине зала двое потихоньку сопят, потеют и молчат.

Я с глубокой благодарностью вспоминаю своих самоотверженных старших товарищей, для которых гуманность и порядочность оказались выше партийной солидарности.

Много лет спустя, на другой партийной конференции, Армен Бунатян неожиданно для всех принялся демонстративно цитировать какую-то псевдонаучную чушь из журнала „Коммунист“ — официоза КПСС. А закончил словами, повисшими почти в гробовой тишине: „ Вы что-нибудь поняли? Я — нет!“

Естественно, пошли круги по воде, которые достигли ЦК КПСС и рикошетом ударили по „верхам“ нашего министерства. Ситуацию удалось нейтрализовать, подключились многие, было в этом коллективном заступничестве и моё скромное участие.

Я тогда, помню, сам обрушился на Армена: „Хоть бы посоветовался заранее!“ И получил в ответ высоконравственный урок, запомнившийся на всю жизнь: „В критические моменты, если ты на что-то решился, бери всю ответственность на себя. Советуясь, ты часть ответственности перекладываешь на другого — невольно делаешь его своим соучастником“.

Политический климат в нашей стране от десятилетия к десятилетию менялся с широким размахом, переходя от „оттепели“ к „крутым заморозкам“ и наоборот. Это ярко прослеживается на одной конкретной судьбе — судьбе академика Сахарова. Мы подробно беседовали об этом несколько лет назад с Г. Гореликом, который живо интересовался историей атомного оружия и личностью А. Сахарова. И я считаю возможным привести фрагмент магнитофонной записи того разговора с минимальными стилистическими поправками.