Оруэлл - [80]

Беспорядок, неустроенность, грязь, которые поразили Эрика в Барселоне, на фронте были намного сильнее. Оружия почти не было. Ему досталась — и это была большая удача — старая немецкая винтовка фирмы «Маузер» с расколотым прикладом и проржавевшим стволом. Похоже, что из этого «оружия» он так и не произвел ни единого выстрела. Получил ли он позже новую винтовку, неизвестно. Позиция центурии представляла собой баррикаду из мешков с песком, над которой развевался красный флаг; подойдя ближе, можно было почувствовать тошнотворную вонь. Все отбросы сваливались прямо у позиции — гнилые хлебные корки, ржавые банки и даже экскременты.

Всё более очевидной для Блэра становилась небоеспособность если не всей испанской республиканской армии, то по крайней мере тех ее частей, которые формировались из добровольцев поумовцами и анархистами (о качествах других соединений он судить не мог). С безусловным преувеличением, но весьма образно он вспоминал: «Бывали ночи, когда мне казалось, что двадцать бойскаутов с духовыми ружьями или двадцать девчонок со скакалками легко могут захватить нашу позицию». Тем не менее Эрик продолжал успокаивать себя, что при всех недостатках, некомпетентности и явной нехватке порядка милиция, в рядах которой он состоял, представляла собой общность людей, способную послужить неким примером для будущего. Позже он писал: «В лице ополчения стремились создать нечто вроде временно действующей модели бесклассового общества. Конечно, идеального равенства не было, но ничего подобного я раньше не видел и не предполагал, что такое приближение к равенству вообще мыслимо в условиях войны».

Можно было восхищаться анархическим отсутствием порядка и дисциплины, которые прикрывались «сознательным исполнением долга»; можно было пренебрегать казавшимися второстепенными злоупотреблениями (ленью, грязью, почти откровенным обманом и т. п.); но приходилось признавать, что такая армия фактически не была в состоянии воевать и что перенесение подобных порядков в гражданскую жизнь в случае, если бы анархисты вместе с поумовцами пришли к власти и попытались построить «свое» общество, завершилось бы катастрофой. Эрик не только не пытался строить прогнозы относительно того, к чему могла привести победа испанских революционеров, но даже не задумывался о возможности такой перспективы. Восхищавшие Блэра равенство, братство, самоотверженность тех, кого он наблюдал на фронте и в Барселоне, были лишь поверхностным, временным явлением, скрывавшим глубокие социальные расхождения, взаимную неприязнь, лицемерно скрытое раздражение отстраненных от власти, искусственное подавление хозяйственных отношений, основанных на частной собственности. Обладая значительным политическим и житейским опытом, он не мог не понимать, что такая ситуация неизбежно завершится взрывом. А этот взрыв должен был стать тем более разрушительным, что противостояли друг другу не только социально враждебные, но и социально близкие силы, отягощенные собственными догмами, политическими симпатиями и антипатиями к СССР, ненавидевшие друг друга сильнее, чем мятежников Франко. А на эту взрывоопасную смесь накладывались действия советской агентуры, стремившейся уничтожить ПОУМ.

Несмотря на опыт скитаний, Эрик Блэр, как оказалось, не был приспособлен к тяжелой окопной жизни. В дневнике, который он вел в эти месяцы, всё чаще упоминалась нехватка дров, особенно в первые, зимние недели пребывания на фронте. В качестве топлива можно было использовать только тростник, заросли которого находились как раз между позициями республиканцев и франкистов, так что собирать его приходилось под огнем, обычно ленивым, но иногда ураганным.

Боевые порядки находились на высоте до тысячи метров, и, несмотря на то что температура редко опускалась ниже нуля, бойцы мерзли под пронизывающим ветром и проливным дождем. «Достаточно было пятнадцатиминутного дождя, чтобы превратить нашу жизнь в муку. Тонкий слой земли, покрывавший известняк, превращался в слизистую жижу, по которой неудержимо скользили ноги, тем более что ходить приходилось по склонам холма. Темной ночью я, случалось, падал пять-шесть раз на протяжении двадцати метров, а это было опасно, ибо затвор заедало из-за набившейся в него грязи. На протяжении многих дней грязь покрывала одежду, башмаки, одеяла, винтовки. Я захватил с собой столько теплой одежды, сколько мог унести, но многие из бойцов были одеты из рук вон плохо».

В одной из дневниковых записей Эрика перечислена его одежда: толстая нательная рубаха и кальсоны, фланелевая верхняя рубаха, два свитера, шерстяной пиджак, кожаная куртка, вельветовые бриджи (единственная обязательная часть «военной» формы, принятая в милиции), обмотки, толстые носки, ботинки, тяжелый дождевик, шарф, кожаные перчатки с подбивкой и шерстяная шапка. Просто чудо, что наш герой, в мирных условиях неоднократно переносивший легочные заболевания, в боевых условиях ни разу не простудился. Позже Оруэлл писал, что согревал себя на фронте, читая любимые стихи^{352}. Конечно, поэзия согревала душу, но не тело. Скорее всего, проявлялся известный многим фронтовикам нервный синдром, когда в условиях крайних трудностей воля напрягается настолько, что человек забывает о болезнях.