Орлий клёкот. Книга 3 и 4 - [4]

«— Не мели, Емеля, — отмахнулась Лариса Карловна. И к Костюкову: — Вот так всегда, я вокруг него на цыпочках, ему все не так, все не эдак».

«— Грех тебе, Владимир Васильевич, на Ларису обиду держать. Вон как раскормила. И учти, холостякую я. На курорте моя. Узнает если, примчится, конечно. А сегодня… Вот если женщины в холодильнике что-нибудь отыщут, тогда…»

«— А ну брысь все на кухню, — с нарочитой сердитостью притопнул ногой Оккер. — Живо, если не хотите увидеть умершего от голода мужчину во цвете лет».

Заулыбались все. Далеко перешагнул за расцвет сил генерал Оккер, огрузло-мешковатый и седой до полной белоснежности.

С улыбками на лицах и разошлись две половины человеческого рода, слабый пол — на кухню, работать, сильный — в гостиную, языки чесать.

Еще какое-то время генерал Оккер владел инициативой, шутливый тон господствовал в гостиной, но отгородиться шутками от реальности насовсем все же не удалось, и вскорости разговор принял серьезное направление, которое вполне соответствовало настроению собравшихся, их мыслям и чувствам. Сам Оккер дал этому направлению ход. Рассказал анекдотец, который гулял тогда без удержу среди пограничников, у одних вызывая возмущение, у других скептическое недоверие (не может такого быть), у третьих полную апатию: если дожили до такого, куда дальше идти…

«— Остановился, значит, перед самой границей кортеж машин, из первой Сам вышел. Никита Сергеевич. Фотокорреспонденты тут как тут, на фоне пограничного столба просят встать, чтобы символично, чтобы исторический снимок, а Он махнул рукой: пустая затея, скоро этим столбикам конец, — с чувством превосходства, что владеет такой сенсационной новостью, оглядел всех Оккер и поднял палец: — Каково? А? По нужде, должно, вышел, а гляди ты, новое в теорию границ внес…»

Никто не улыбнулся. А Владлен Михайлович Богусловский даже возмутился:

«— Груб и пошел анекдот. К тому же, не безделка. Со смыслом пущен!»

«— Разве он не отражает сути? — пожав плечами, спросил Игнат Семенович Заваров. — Пограничные войска под корешок рубят, что же о столбах тужить».

«— Не о том я… Армия — не объект для зубоскальства. Здоровое общество, а я считаю все же наше общество здоровым, всячески оберегает ту свою часть, которая, собой жертвуя, обеспечивает безопасность всем. Тот, кто сочиняет подобные анекдоты, разлагает общество, — поднял руку, останавливая Заварова. — Да, я не принимаю анекдотов, но я не согласен с сокращением и как честный человек я твердо решил подать рапорт. Завтра же! Народное хозяйство меня ждет!»

«— Вот-вот, — подхватил Оккер. — И мой зятек туда же: рапорт, и все тут. Я вполне понимаю вас и поддерживаю, тем более что меня без всякого рапорта отправят на покой. По возрасту. И по неспособности подтянуться на турнике. Вон какой животец. Куда с ним? Найдется, думаю, для нас в Краснопресненском районе местечко. Не обойдут вниманием участника вооруженного восстания на Красной Пресне».

«— Кому они нужны, твои революционные заслуги? — хмыкнув, явно лелея свою обиду, спросил Костюков. — Кому?»

Он был вправе задать этот вопрос. И от имени Оккера, и от себя самого. Чего ради всю жизнь не знал ни сна, ни отдыха, на волоске от смерти бывал? Отечества любезного ради. Да и с представителем инстанций схлестнулся, не о себе думая, а пользу страны блюдя… И что же? Вот и выходит: кому нужен?

Вздохнул Костюков, расправил поникшие усы и возродился вдруг, иным стал, прежним бравым казаком с усами-колосьями, с пытливо-умным взглядом. Голос тоже окреп:

«— Отечество! Честь! Интересы общества выше своих! Куда, как славно звучит, правда? Чего ж тогда носы, други мои молодые, повесили, хвосты поджимаете? Или лозунг хорош, как лозунг? Для дел силенок маловато? Никаких рапортов. Это мой приказ! Поспешите назад, в отряды, а вы, Владимир Васильевич, в округ, и делайте все, чтобы сохранить возможно большее число достойных офицеров. Поверьте мне, пройдет два-три года и все станет возвращаться на круги своя. Поломаем и порушим сейчас на многие миллионы, а потом, на еще большие миллионы, станем нагонять упущенное, бюджет подстригая. Но боевая техника — это железо. Поднатужится многожильный народ и создаст ее, нужную и сильную, а вот с офицерскими кадрами как? Разломать легко, а как склеивать? Вера в нужность офицерской профессии будет подорвана, вера в устойчивость офицерской карьеры тоже… Нет, долго после такого позора лучшие сыны народа станут избегать армию. И кому, как ни нам, отдавшим жизни границе, ни вам, еще молодым, но повоевавшим уже, возвращать, по крупице, по капле, авторитет армии, но особенно пограничных войск. Сегодня место патриота — в армии. Зубами цепляйтесь, а останьтесь. В противном случае мой дом для вас будет закрыт!»

«— Да… Монолог, — протянул генерал Оккер. — А в главке поторапливать начали. Дескать, опередим армейцев, первыми в очередь на квартиры окажемся, работу найдем лучшую. Выбор, короче, будем иметь».

«— Мельтешат. Суетятся, отмежевываясь от меня. Понятно это. Как бы и им не влетело. Только и здравомыслящих у нас много. Вот их и объединим, — помолчал немного, взвешивая то, что намеревался сказать дальше, кивнул, соглашаясь со своими мыслями, и продолжил: — Мой пример и армейцам урок. На рожон, думаю, не полезут, но хитрить начнут. Перекачивать станут из региона в регион, сохраняя армию. Ну а на совещаниях — сплошной фимиам мудрости принятого решения инстанциями, — потом рубанул рукой резко и решительно: — Все! Хватит толочь воду в ступе. Чай, должно быть, готов».