Орлеанская девственница - [44]

Как бы там ни было, ужасный дом

Был сделан так, что, очутившись в нем,

Теряет разум человек, покуда

Судьба не выведет его оттуда.

Агнеса в глубь таинственных палат

Едва вошла на радость адским силам,

Как тотчас показался ей аббат

Не Бонифацием, а Карлом милым,

Любимым ею страстно, всей душой.

Она твердит: «Мой милый, мой герой,

Я счастлива, что вы опять со мной!

Не ранены ли вы? Где ваша свита?

Что армия британская – разбита?

Ах, дайте я кольчугу с вас сниму»

Она, в приливе нежности, желает

Снять рясу с Бонифация, вздыхает

И падает в объятия к нему.

С огнем в крови, со взором, полным света,

Агнеса ждет на поцелуй ответа.

Бедняжка, ты огорчена была,

Когда, ища надушенных фиалкой

Ланит, столкнулась с рыжею мочалкой,

Похожею на бороду козла?

Аббат боится, что сейчас погубит

Священный целомудрия обет,

И убегает. «Он меня не любит!» —

Кричит она, спеша ему вослед.

Пока они бежали друг за другом,

Аббат – крестясь, она – крича: «Постой!» —

Был поражен отчаянной мольбой

Их слух: то женщина, склонясь с испугом

Пред грозным рыцарем, одетым в сталь,

Молила о спасенье. Труд бесцельный:

Он меч схватил, ему ее не жаль,

Сейчас он нанесет удар смертельный,

В злодее этом можно ли узнать

Тримуйля, рыцаря, столь благородно

Готового везде, когда угодно

За Доротею жизнь свою отдать?

Он хочет Тирконеля наказать,

Заклятого врага вообрая:ая

В своей возлюбленной. Не узнавая

Тримуйля, Доротея, в свой черед,

На помощь друга верного зовет,

Потом твердит в заботе и печали:

«Ответьте, умоляю, не встречали

Вы господина сердца моего?

Он только что был здесь, и нет его.

О Ла Тримуйль, о дорогой любовник,

Кто нашего несчастия виновник?»

Она напрасно это говорит,

Тримуйль не понимает слов подруги;

Ему мерещится, что гордый бритт

Пред ним – с мечом в руках, в стальной кольчуге

Вступить в борьбу с врагом стремится он,

Меч обнажив, идет на Доротею,

Так говоря: «Британец, я сумею

Заставить вас понизить дерзкий тон.

Наверное, перепились вы пива,

Грубьян, – он восклицает горделиво, —

Но меч мой вас научит на лету

Почтенью к рыцарю из Пуату,

Чьи предки славные во время оно

Без счету отправляли в мир теней

Таких же наглецов из Альбиона,

Но только похрабрей и познатней.

Что ж вы стоите, не берясь за шпагу,

Что ж потеряли вы свою отвагу,

Речь гордую и мужественный вид,

Британский заяц, английский Терсит?

Я знаю вас: в парламенте горланят,

А в битве трусят! Обнажай же меч,

Иль двести пятьдесят плетей изранят

Тебя от жирной задницы до плеч,

И медный лоб твой, заяц злополучный,

Я меткой заклеймлю собственноручной».

Растерянна, едва дыша, бледна;

Внимает дева гордому герою.

«Не англичанин я, – твердит она, —

За что вы так обходитесь со мною?

Я ненавистна вам не потому ль,

Что мой любовник – славный Ла Тримуйль?

О, сжальтесь! Женщина в слезах и муке

Целует ваши доблестные руки!»

Она напрасно молит: глух и нем,

Тримуйль, рассвирепев уже совсем,

Схватить за горло хочет Доротею.

Но, дамой нагоняемый своею,

О них споткнувшись, бедный духовник

Вдруг падает и испускает крик;

Тримуйль его хватает в диком раже

За волосы и падает туда же;

С разбега кубарем – печальный вид —

Агнеса нежная на них летит;

И между ними бьется Доротея,

Зовя Тримуйля и кляня злодея.

С зарей, как это было решено,

Король, сопровояедаемый Бонно

И Дюнуа с отважною Иоанной,

Поспешно направлялись в замок странный,

О, чудеса! О, сила волшебства!

Чтоб отыскать скорее след желанный.

Едва сошли они с коней, едва

За ними двери замка затворились,

Все четверо тотчас ума лишились.

Так и у нас в Париже доктора

Бывают и способны и учены,

Пока не настает для них пора

Торжественно вступить под сень Сорбонны,

Где Путаница и нелепый Спор

Устроились удобно с давних пор

И мысль разумная звучит как шутка;

Толпа ученых входит в этот храм;

На вид они не лишены рассудка,

Почтение они внушают вам,

Все смотрят сановито и прилично,

Все по-латыни говорят отлично,

Толкуют обо всех и обо всем,

И все же – это сумасшедший дом.

Карл, опьянен от нежности и счастья,

С блестящим взором, в неге сладострастья,

С сердцебиеньем и огнем в крови,

Твердит на нежном языке любви:

«Мой друг, моя Агнеса дорогая,

Моя красавица, мой рай земной,

Как часто я страдал, тебя теряя,

Как счастлив я, что ты опять со мной,

Опять в моих объятьях тесно, тесно!

О, если б знала ты, как ты прелестна!

Но будто пополнела ты слегка,

Тебя не может обхватить рука,

Не узнаю твой стан: он был так тонок.

Какой живот, и бедра, и бока!

Агнеса! Это будет наш ребенок,

Наш милый сын, любви бесценный плод,

Который Францию превознесет.

Пусти меня скорее к милой детке,

Дай поглядеть, удобно ли ему,

Пусть милый плод к родной приникнет ветке,

Пусти меня к ребенку моему».

Кому, пусть сам читатель отгадает,

Прекрасный Карл восторги расточает?

Кого в объятиях сжимает он?

То был Бонно, пыхтящий, потный, жирный,

То был Бонно, который поражен

Был, как никто на всей земле обширной.

Все в Карле страстью воспламенено;

Он шепчет: «Этот миг я не забуду!»

И вмиг на человеческую груду

Бросает неповинного Бонно.

Какие вопли раздались, о Муза,

Под тяжестью нечаянного груза!

Аббат, слегка опомнившись, вперед

Старается просунуть свой живот,

Агнесу топчет, давит Доротею;

Бонно, вскочив, за ним бежит в аллею.

Но Ла Тримуйлю кажется, что ту,

Но ком его душа всегда пылает,