Орлеанская девственница. Магомет. Философские повести - [195]

И улыбнулся внучке еле-еле.

Но ах! они уж оба заболели.

Лошадник прирожденный, наш Шандос,

Безумием внезапным пораженный,

Счел лошадью предмет своих же грез

И вдруг, с решительностью непреклонной,

Неслыханным недугом ослеплен,

На спину девы вскакивает он.

Та падает ничком. Для Тирконеля,

Она вдруг стала бочкой от вина,

Которая поэтому должна

Опять быть приготовлена для хмеля,

Промыта и очищена до дна,

И он немедленно, без проволочки,

Желает осмотреть отверстье бочки.

Гарцуя, яростно Шандос кричит:

«Опомнитесь, мой друг! God dam![33] Что с вами?

Должно быть, дьявол разум ваш мутит:

Вы эту лошадь, посудите сами,

Считать хотите бочкой для вина!»

«Нет, это бочка, и она должна

Быть заткнута». — «Нет, лошадь!» — «Это бочка!»

Так спорили британцы с полчаса,

И каждый в правоте своей клялся.

Но дальше мною ставится здесь точка,

Хотя их красноречью — видит бог! —

Любой монах завидовать бы мог

И д’Оливе, защитник Цицерона.

Но многие из их горячих слов

Я, страж приличий, меры и закона,

По скромности здесь пропустить готов, —

Тех слов, которые терзают уши

Имеющих чувствительные души.

Как ветерок легчайший иногда

Вдруг делается грозным ураганом

И разбивает в ярости суда,

Плывущие по бурным океанам,

Так двое наших англичан, начав

С пустого спора, кто из них не прав,

Неукротимым гневом запылали

И гибелью друг другу угрожали.

Поднявши головы, настороже,

Стальные шпаги обнажив уже,

Они стояли, бледные от пота,

Один перед другим, вполоборота,

Потом ослеплены, разъярены,

Удары стали наносить без счета,

Презрев законы чести и войны.

Под Этной, в кузнице глухой и дальней,

Покрытый сажей, рогоносец-бог

При всем старанье никогда б не смог

Быстрей и чаще бить по наковальне,

Готовя громы грозные свои

И пушки, на посмешище земли.

Кровь льется с каждым мигом все сильнее,

Рассечены и черепа и шеи,

Но бой возобновляется опять.

Старуха над безумством их рыдает,

Велит слуге священника позвать

И «Pater noster»[34] про себя читает,

Красавица же встала и, смеясь,

За смятую прическу принялась.

Британцы на земле уже лежали

И биться далее могли едва ли,

Когда король французов Карл Седьмой,

Сопровождаем пышною толпой

Надменных рыцарей и дам прекрасных,

Подъехал тихо к месту чар опасных.

К ним смело Коризандра подошла,

Присела тяжело и неумело,

Потом приветствие произнесла

И всех без удивленья оглядела.

Кто б мог поверить, что из глаз ее

Исходит колдовское забытье!

Ей все, казалось, было безразлично,

Безумие ей сделалось обычно.

Небес благословенные дары

По-своему мы каждый принимаем;

Нам непонятны правила игры,

В которую невольно мы играем;

Одни и те же соки у земли,

Но из семян различных расцвели

И сорные растения, и розы.

Дарже — веселье, а д’Аржану — слезы;

И чушь свою твердит Мопертюи,

Как Ньютон — доказательства свои;

Иным монархам служат гренадеры

И в деле Марса, и в делах Цитеры;

Разнообразно все: с ума француз

Иначе сходит, чем британец хмурый,

Видны и здесь природный нрав и вкус:

У англичан, по складу их натуры,

Безумие угрюмо и темно,

А у французов весело оно.

Вот новые безумцы тесным кругом

Кружиться начинают друг за другом.

Бонно, всеобщий вызывая смех,

Не попадает в лад, сбивает всех;

Молитвенно перебирая четки,

Пустился в пляс и Бонифаций кроткий,

Держась поближе к милому пажу —

И не сводя очей с его походки.

Об истине заботясь, я скажу,

Что по лицу, по шуткам не столь шумным,

Он все ж казался не вполне безумным.

У короля и рыцарей был взор

Обманут тотчас же каким-то чудом,

И показалось им, что грязный двор

Не двор, а пышный сад с прозрачным прудом;

Немедленно купаться пожелав,

Они одежду весело снимают

И, плавая в песке, средь тощих трав,

То плещутся, то будто бы ныряют.

Заметить я просил бы вас притом,

Что плыл монах все время за пажом.

Понять не в силах этот танец странный

Тел, обнаженных в диком забытьи,

Стыдливые красавицы мои,

Агнеса с Доротеей и Иоанной,

То скромно отведут глаза свои,

То вновь глядят, то, в трепете и муке,

Возносят к небу и мольбы и руки.

Иоанна вопрошала: «Боже мой,

Мне помогал с небес Денис святой,

Я нечестивых англичан разбила,

За государя своего отмстила,

До самых Орлеанских стен дошла,

И тщетно все? Столь славные дела

Рассеяться обречены судьбою,

И ум героев — облачиться тьмою?»

А Доротея, скромная вдвойне,

От плавающих стоя в стороне,

То плакала, то просто улыбалась

И не могла понять, что с ними сталось.

На что ж решиться? Что же предпринять?

Никто не знал, что сделать, что сказать.

Служанка им открыла под секретом,

Что способ есть больных уврачевать

И озарить их темный разум светом.

«Всевышний, — молвила она при этом, —

Судил, что тот, кто в мыслях помрачен,

К рассудку снова будет возвращен

Не ранее того, чем наша дура

Узнает над собою власть Амура».

Погонщик мулов, к счастью, в тот же миг

Смысл этих слов загадочных постиг;

Вы знать должны, что злобный сей распутник,

Иоанной д’Арк уже давно пленен

И ревностью к ослу воспламенен,

Был Девственнице неизменный спутник.

Он понял, что отечество свое

И короля спасать пора настала.

Красавица как раз в углу стояла

Не слишком светлом; увидав ее,

Тотчас переоделся он в монаха;

Красавица, монаха увидав,

Исполнилась почтительного страха

И покорилась, слова не сказав,

Простосердечно, радостно и смело,

Как будто делала благое дело.