Орхидея на лезвии катаны - [121]

Почти неделя без сна - считать 120 минут полноценным сном? - была мне обеспечена в самый разгар предвыборной гонки. Обещание самому себе «высплюсь, когда все закончится» так и осталось нереализованным.

На фоне этого сессия горсовета казалась почти забавой, но я все равно смертельно устал. Отстаиваю свою точку зрения изо дня в день, вальсируя с Киевом, и наотрез отказываюсь урезать запланированный бюджет. Моя политическая платформа предполагала централизацию власти и полное финансирование. Мне удается отстоять свои права лишь на четвертый день, законопроект принят, вскоре вступит в силу. Но закон равновесия никто не отменял, пришлось урезать финансирование бюджетным поликлиникам и готовиться к пересмотру цен на электроэнергию.

Три дня подобного аврала, хронический недосып, нервы на пределе. «Еще один день сурка» - такая мысль посещает каждое утро. Данил сходит с ума, он видит своего отца максимум двадцать минут в день за завтраком, и это время у нас безбожно ворует реальность. Я не могу принимать взвешенные решения без дополнительной информации, которая меняется каждые сутки, и двадцати минут за завтраком хватает как раз на то, чтобы усвоить четверть всех необходимых мне изменений. Ситуация уже должна насторожить своей неоднозначностью, меньше всего я хочу, чтобы он пошел по пути моего детства. Даже тот факт, что родители были постоянно вместе, мало что изменил тогда.

Ульяна собирается приехать через две недели, только Данька по ней совсем не скучает. Понятие «мама» стало для него абстрактным изображением на экране и застывшим фотоснимком в альбоме. В те редкие моменты, когда материнский инстинкт дает о себе знать, она звонит, но долго говорить с сыном у нее никогда не получалось. С таким же успехом ему могла звонить Оксана. Мать для него настолько иллюзорное понятие, что сборка межгалактического крейсера или построение оборонной крепости из «лего» дает ему законное право прервать разговор на третьей минуте, чтобы успеть построить хотя бы базис перед приходом репетитора.

Вообще-то я против, чтобы Ульяна приезжала, это внесет ощутимый дисбаланс в существующий порядок вещей. За неделю перед пасхальными праздниками Данил обязательно привяжется к матери, которая потом с легкой душой упорхнет на Неделю высокой моды. Со временем истерики нашего сына улягутся, и тогда по иронии судьбы она вновь появится в его жизни, и так до бесконечности. Дружба дружбой, но разговор мне с ней предстоит серьезный, я не дам травмировать сына подобными жестокими качелями.

Данил и без того в последнее время сам не свой. Я понимаю, что тому виной, но ничего не могу изменить. Барбекю в субботу и гольф-клуб в воскресенье не спасли ситуацию. Малой все прекрасно понимает: отец пытается откупиться временем, пока оно у него есть. Дальше будет хуже. Так будет повторяться из года в год, я стараюсь не думать о том, что ему нужна мать. Это заранее провальный вариант, потому как своей собственной он не особо нужен.

Я сам во всем виноват. В погоне за властью и успешной политической карьерой упустил воспитание сына из виду. Тогда мне казалось – все разрулится само собой. Чувство вины глушится постоянной занятостью, выплескивается несвойственной мне прежде агрессией в отношении одной определенной женщины, которой (иногда я действительно этого хочу) не должно было быть в моей жизни. Но даже она сейчас вне пределов досягаемости. Только одна мысль о том, что я с ней сделаю, когда закончится эта изматывающая неделя, заставляет каждый день улыбаться сквозь зубы новому весеннему дню, прелести которого я уже не замечаю, заставлять мозг работать на пределе своих возможностей, генерируя решения и продвигаясь к своей цели все ближе и ближе. Даже если иногда мне кажется, что я иду семимильными шагами в обратную сторону.

Я действительно хотел все решить по-хорошему. Перед митингом на площади был готов разорвать ее на части, заставить ползать в ногах и захлебываться надрывными рыданиями. Мне было бесконечно мало. Мне было недостаточно. Ее реакция не доставила абсолютно никакого удовольствия. Я готов был переступить черту, но каким-то образом уже к утру все перевернулось с ног на голову.

Это было похоже на озарение. С самого утра отчаянная мысль – что, вашу мать, я делаю? Замереть в шаге от абсолютной пропасти и вдруг осознать, что я ломаю сам свою мечту, собственными руками. Первая мысль: сорваться к ней и просто закрыть от всего мира, а особенно от того безумца, которым сейчас по факту в нем являлся я сам, была единственно правильной. Ворваться в ее загородный дом, где все еще незримо мечется тень покойного Анубиса, вырвать из цепких объятий кошмара, в который сам же ее и низверг, просто сжать в своих руках и держать до тех пор, пока не согреется, не прогонит прочь это убивающее самоуничтожение. Пусть орет, пусть сходит с ума от желания меня прикончить, рвет мне сердце своими надрывными рыданиями и ненавистью, меня не оторвет от нее никакая сила. Буду держать, пока не обессилеет и не успокоится, пока не позволит мне наполнить ее волной своих чувств, пока просто не посмотрит своему страху в глаза и не осознает, что я никогда не хотел причинять ей такую боль! На тот момент меня разрывала изнутри моя собственная.