Орфей спускается в ад - [2]

.)

Едва слышно начинает играть мандолина.

Долли отходит в глубину сцены, и уже через две-три фразы ощущение беседы между ними исчезает.[1]

Было это давно, еще до того, как вы с Песиком приехали к нам, в Двуречное графство. Да вы, должно быть, слышали… Отец Лейди приехал из Италии и когда появился здесь, у него только и было, что мандолина да обезьянка в зеленом бархатном костюмчике, — ха-ха… Все по кабакам побирался — это еще до сухого закона было, — кто сколько подаст… Звали его просто Итальяшка — имени никто и не знал: Итальяшка и все… ха-ха-ха…

ДОЛЛИ(в глубине, голос ее едва слышен). А-ха-ха-ха…

БЬЮЛА(присев на кончик стула и слегка наклонившись вперед, взглядом удерживает внимание зрителей. В голосе ее грусть воспоминаний. Если зал неспокоен, она встает и подходит вплотную к рампе, как Пролог в старых пьесах. Условность, с которой решен этот монолог, должна послужить ключом для решения всего спектакля). Боже ты мой, боже!.. Вот это-то и был папаша Лейди. Потом ввели сухой закон, и Итальяшка — словно всю жизнь только тем и промышлял — стал из-под полы торговать спиртным. Купил по дешевке участок на северном берегу Лунного озера — там было старое русло, и все боялись, что река снова хлынет туда, — поэтому участок достался Итальяшке почти даром… (Придвигает стул ближе к просцениуму.) Развел там сад, весь северный берег озера засадил фруктовыми деревьями и виноградом. Потом понастроил беседки, маленькие белые деревянные беседки со столиками и скамьями, где можно было выпить и посидеть с милым дружком… Ха-ха-ха… И молодые парочки, вроде нас с Коротышкой, похаживали туда и весной и летом… Да, ничего не скажешь, — весело мы там проводили времечко… Выпить у нас тогда было негде… оно и сейчас считается, что негде, да ведь сойди только с шоссе и свистни три раза по-птичьи, и тут же какой-нибудь черномазый выскочит из-за кустов с бутылкой!..

ДОЛЛИ. А ведь верно! Ха-ха!

БЬЮЛА. А тогда и впрямь негде было выпить — во всем графстве негде, — кроме как у Итальяшки в винограднике. И вот мы ходили к нему, попивали красное итальянское винцо и вытворяли в этих беседках черт знает что… Помню, как-то в воскресенье старый доктор Тукер — наш методистский священник — обличал Итальяшку в церкви и вошел в такой раж, что у него кровоизлияние сделалось…

ДОЛЛИ. Господи, спаси и помилуй.

БЬЮЛА. Вот так, мэм. И в каждой беленькой беседке было по лампе, и вот одна за другой, то там, то здесь, они гасли, гасли, и парочки начинали крутить любовь…

ДОЛЛИ. О-о-о!

БЬЮЛА. Ух, какие чудные звуки можно было там услышать — шепот, плач, вздохи, стоны, смешки… (Голос ее тих, она погружена в воспоминания.) А потом снова, одна за другой, лампы зажигались, и Итальяшка с дочерью пели свои песни…

Мандолина играет громче, далекий голос напевает итальянскую песню.

БЬЮЛА. А, бывало, хватится он ее, а Лейди нет как нет.

ДОЛЛИ. Где же она была?

БЬЮЛА. Где-нибудь в укромном местечке, с Дэвидом Катриром…

ДОЛЛИ. Аа-ааа! Ха-ха-ха…

БЬЮЛА…старшим братом Кэрол Катрир. Они с Лейди, бывало, скроются где-нибудь в саду, а старик папаша знай себе орет: «Лейди, Лейди!» Но как он ни драл глотку, сколько ни орал, — она не откликалась.

ДОЛЛИ. Попробуй откликнись: «Здесь я, папаша!», когда тебя тискает любовник.

БЬЮЛА. И вот в ту самую весну… нет, уже позже — летом…

Долли снова удаляется из освещенной части сцены.

…старик дал маху. Стал продавать спиртное неграм. А «Тайное братство» тут как тут. Прискакали ночью, облили все бензином — сушь в то лето была, не приведи господь! — и запалили. Все сожгли: виноградник, деревья, беседки. Мы с Коротышкой были на танцевальной площадке на другом берегу озера и смотрели, как занялся огонь. Десяти минут не прошло, как весь северный берег был в огне — так все и полыхало! И по всему озеру слышно было, как вопил Итальяшка: «Пожар, пожар, пожар!..» — словно без него не знали, и все небо будто горело огнем… Ха-ха-ха-ха… И ни одной пожарной машины — ну хоть бы одна выехала с пожарного двора — нет! А старикан Итальяшка схватил, бедняга, одеяло и бросился в сад гасить огонь голыми руками… Ну и сгорел… У-гу, заживо сгорел…

Звуки мандолины обрываются, Долли вернулась к столу выпить кофе.

Иногда меня так и подмывает спросить у Лейди…

ДОЛЛИ. Что спросить?

БЬЮЛА. Неужто она и не подозревает, что ее муженек, Джейб Торренс, был предводителем в ту ночь, когда ее папашу сожгли в винограднике на берегу Лунного озера?

ДОЛЛИ. Бьюла Биннингс, у меня кровь стынет в жилах от одной мысли об этом! Как же могла она прожить с ним в браке двадцать лет, если б знала, что он сжег ее отца?

Отдаленный собачий лай.

БЬЮЛА. Могла… Ненавидя, — только и всего. Мало, что ли, таких, что ненавидят друг друга, а весь век вместе? А до денег они какие жадные, а?! Я уж давно подметила: как нет любви между мужем и женой, так оба только и думают, что о наживе. Сами-то вы не замечали, что ли? Замечали, конечно. Много ли нынче таких супружеских парочек, где сохраняется вечная привязанность? Иные уж до того доходят, что едва-едва терпят друг друга. Что — не так?

ДОЛЛИ. Святая правда, как на духу.

БЬЮЛА. Едва-едва терпят друг друга. А иным и этого не удается. По правде говоря, Долли Хэмма, я не думаю, что все эти мужья-самоубийцы в нашем графстве так-таки сами и покончили с собой, как утверждает следователь. Ну, половина из них, еще куда ни шло!.. А остальные…