Орелин - [54]

На пороге меня встретил телохранитель Мореито, которого я уже видел в «Лесном уголке». Он впустил, если не сказать — впихнул, меня в вестибюль, выложенный плиткой, где молодая женщина приняла от меня пальто, перчатки, шляпу, мой шелковый шарф и унесла их в неизвестном направлении. Я остался один, немного сбитый с толку неожиданной тишиной, царившей в доме.

— Пожалуйста, мсье, следуйте за мной.

Передо мной возник слегка прихрамывающий человек с сухим морщинистым лицом в черной куртке и рубашке в горошек. Мне он показался духом-хранителем здешних мест. Позднее я узнал, что это и в самом деле был самый старый обитатель поместья Трамбль, родившийся здесь за несколько лет до войны. Ни разу за всю жизнь не покинув пределы края, он жил в пристройке и знал почти все, что можно было знать о разведении быков, солености здешних водоемов, праздниках и обычаях Камарга. Закари, на которого было возложено управление поместьем, был единственным работником Мореито, который, случись ему выбирать между интересами коровьих стад и их хозяина, взял бы сторону коров, даже рискуя потерять место.

— Вам следует знать, — наставительно, почти напыщенно произнес он, — что в этих стенах, которым без малого полтора столетия, впервые появляется рояль. Здесь в общем-то все спокойно обходятся без музыки.

— Значит, я не слишком желанный гость?

— Как раз наоборот.

Сказав это, он оставил меня в просторной комнате, где в камине, таком огромном, что казалось, будто он способен целиком поглотить ствол дерева, горел огонь из сухой виноградной лозы. Между двумя окнами вдоль стены стоял стол, за одним концом которого перед блюдом с устрицами сидела матрона в черном платье, розовом плюшевом тюрбане, делавшем ее похожей на морскую анемону, и внимательно разглядывала меня.

— Входите, господин Милано, и садитесь скорее, мы начнем, не дожидаясь моего сына. Этот придурок названивает в Америку, а это может затянуться надолго.

— Вижу, что я первый, — сказал я, завладев стулом, который угрожающе затрещал под моей тяжестью.

— В каком смысле первый?

— Разве вы не ждете других гостей?

— Надеюсь, что нет. Да и зачем? Или вам нужна большая аудитория? Здесь нет недостатка в ушах. Нарсис вам разве не говорил об этом? Вот тупица! Но прошу вас, не сидите разинув рот. Закуски на столе. Угощайтесь, не стесняйтесь. Если вы пропустите момент, другой возможности у вас не будет.

Я не привык ужинать перед концертом и к тому же почувствовал, что недавний приступ тошноты может снова повториться. Не обратив внимания на еду, я налил себе стакан белого вина. Явно разочарованная умеренностью, которая так контрастировала с моей фигурой, старая дама без дальнейших церемоний с поразительной прожорливостью поглотила четыре тарелки даров моря.

— Вы когда-нибудь ели телины?

— Конечно, мадам, ведь моя мать из Эг-Морта.

— Значит, она готовит их так же, как я, с чесноком и петрушкой. Здесь у нас дипломированный повар, он слишком все усложняет! Я всю жизнь готовила стряпню для мужчин, и единственное, о чем теперь жалею, — что не подсыпала мышьяка им в рагу. Сейчас уже слишком поздно. Все старики умерли своей смертью, и я — единственная, кто еще ползает. Но с тех пор как я стала слаба головой, меня не подпускают к плите. Чем теперь мне занять время?

Она щелкнула пальцами. Двое стройных, как тополя, молодых людей унесли тарелки, третий, такой же ловкий, принес влажные салфетки. Все эти действия они произвели молча, не говоря ни слова, словно тени. Еще одна группа немых принесла буйабес из угря, аромат которого заставил меня вспомнить детство. В этом пиршестве было что-то замогильное: гнетущий молчаливый церемониал, призрачное освещение, белый макияж старой женщины, ее чудовищный, выходящий за рамки приличий аппетит, который, казалось, ничто не в состоянии удовлетворить, и неподдельная грусть официантов. Только звон столовых приборов, запах кушаний и потрескивание сгорающих виноградных лоз в камине свидетельствовали о том, что все это происходит в земной жизни.

— Если вы ничего не имеете против, — сказал я, вставая, — я бы хотел перед концертом освоиться с инструментом.

— Вы уходите, так и не попробовав турпанов, которых я сама ощипала сегодня утром. Вы совершаете ошибку. Ничто так не разогревает кровь, как их темное мясо! Ну, как хотите. Вас проводят в гостиную. Я продолжу ужин, а после пойду спать. Прощайте, господин Милано.

Послали за Закари, который, прихрамывая, отвел меня в жарко натопленную комнату, — оказавшуюся немногим меньше просторной столовой, — где в окружении нескольких кресел, обтянутых пармским бархатом, стоял хоть и не мифический «Фациоли», «роллс-ройс» среди роялей, но превосходный «Бёзендорфер» с упругой клавиатурой слоновой кости, светлым прозрачным тембром и превосходным звучанием. «Это не то что рояль в “Лесном уголке”, — подумал я, — у того, кроме пары подсвечников, позволяющих раскуривать сигары и играть во время неполадок с электричеством, других достоинств нет».

С удовольствием я пробежался по клавишам от басов к дискантам. Каскад арпеджио, как всегда, оказал мобилизующее действие на мои девять пальцев. Бесшумное появление Мореито ускользнуло от моего внимания. Возможно, он уже несколько минут стоял незамеченный в глубине комнаты. Неожиданно он приглушил свет вокруг меня. Я остановился. Он подошел и осведомился, подходит ли мне такое освещение. Я ответил, что слепящий свет мне не нравится и что по этой причине я и ношу темные очки. И прибавил, что в бессонные ночи имею привычку, потушив лампы, играть на рояле, — который конечно же нельзя сравнить с этим, — при проникающем в окно свете луны и прожекторов вокруг Маньской башни.