Орелин - [53]

Три месяца спустя после похорон Орелин, когда я, как обычно по субботам, играл в «Лесном уголке», Феликс, поставив мой «Гиннесс» на рояль, сообщил мне, что находящийся здесь господин Мореито приглашает меня после моего выступления за свой столик. Я уже упоминал о своей дружбе с Феликсом. Он один из тех двух людей (второй — Карим), которым я бы доверил стоять на стреме, если бы собрался ограбить банк. Поскольку вероятность такого развития событий крайне невелика, то скажу лучше, что это ему я оставляю ключи от квартиры, когда уезжаю в длительное турне. Вот почему он был удивлен моей реакцией, когда я между двумя аккордами блюза сварливо упрекнул его в том, что он беспокоит меня во время игры по такому ничтожному поводу.

— Что это вы сегодня такой нервный, Феликс. Что случилось?

— Мореито перекупил «Лесной уголок». Об этом написано в газете.

Я счел делом чести выдержать паузу и импровизировал дольше, нежели собирался. В качестве заключительной темы я выбрал «Money Jungle» Дюка Эллингтона. Я с удовольствием объявил в микрофон это название перед типичным нуворишем. В семнадцать лет Нарсис Мореито, уволенный за чрезмерную нескромность из банка, где работал курьером, не имел ничего, кроме прекрасного здоровья, непомерного честолюбия, готовности растереть в порошок любые нормы морали и татуировки в форме стрелы на левом плече. Жонглируя суммами, которых в действительности у него не было, он покупал обанкротившиеся предприятия и, уволив большую часть персонала, перепродавал их по совсем другой цене. Теперь, когда его финансовое положение как будто бы упрочилось, он тешил себя тем, что разыгрывал из себя землевладельца, скупая земли в дельте Роны.

Провожаемый аплодисментами, я спустился со сцены и подошел к Мореито, сидевшему в глубине зала. Он указал мне на стул напротив себя. Я предпочел сесть на другой. Иногда я придаю значение деталям, на которые, кроме меня, никто не обращает внимания.

— Господин Милано, чтобы сэкономить время, я скажу, что вы сейчас думаете: человек, сколотивший состояние меньше чем за пятнадцать лет, вряд ли заслуживает уважения. Может быть, вы и правы.

Он засмеялся своей собственной шутке и не выказал никакой досады, видя, что моя поросячья физиономия не торопится расплыться в улыбке.

— Не могли бы вы перейти к делу, — холодно сказал я, — дома меня ждут нерешенные кроссворды.

— Речь идет о вечере, который я устраиваю у себя в Трамбле в следующий понедельник. К тому моменту мне должны доставить рояль получше, чем этот. Я рассчитываю на вас.

— Это входит в условия моего нового контракта в «Лесном уголке»?

— Конечно же нет. Вы можете отказаться. В этом случае я обращусь к кому-нибудь еще. Но у меня есть личные причины желать вашего участия.

— Надеюсь, эти причины музыкального свойства.

— Не совсем.

— Допустим, что я не занят в этот день. В котором часу, вы говорите, должен состояться ваш вечер?

— Мой шофер заедет за вами в десять.

Поскольку организм не прощает, когда мы все решаем за него, утром того дня, когда мне предстояло играть в Трамбле, мне стало не на шутку плохо. К головокружению, тошноте, мигрени — известным спутникам ожидания выступления — прибавился сердечный приступ, подобный тому, который случился со мной в «Камелиях». Врач, живший по соседству, которого я в конце концов вызвал, сделал мне укол и порекомендовал поменьше пить, завязывать с курением и поехать в отпуск. Чтобы не ссориться со столь полезным соседом, я пообещал следовать всем этим рекомендациям, дождался, пока он спустится в свой кабинет на втором этаже, раскурил сигару и сделал пару затяжек, отчего во рту немедленно возник привкус ржавчины.

После полудня я заснул в кресле и был разбужен звонком Жозефа, звонившего из Марселя. Было половина седьмого. У меня еще оставалось немного времени, чтобы доработать программу вечера, разгрызая попутно засохшие пирожные. Когда в назначенный час позвонил шофер Мореито, он застал меня готовым к выходу.

По дороге мы не сказали друг другу и трех фраз. Сидя на заднем сиденье и прилипнув лицом к окну, я смотрел, как огни Нима теряются вдали, и сравнивал комфорт роскошного салона с дребезжаньем моего старого «форда». «Вот чего никогда не принесет жизнь артиста, — сказал я себе, расстегивая пальто. — Я доставляю удовольствие другим, а сам вынужден ездить с вконец изношенными амортизаторами».

Днем по радио обещали снег, и на ветровое стекло упали первые хлопья, когда мы пересекли Видурль по Кордскому мосту. Белая пелена покрыла луга в окрестностях Солиса. Я вспомнил, что, возвращаясь с похорон, видел на этих лугах стадо коров, застигнутых ливнем. За широко распахнутыми воротами открылась аллея облетевших платанов, совсем как в тот сентябрьский день, когда под непрекращающимся дождем мы усыпали розами новенький гроб Орелин.

Снег кружился в свете фар. Я был подавлен. Когда мы проезжали по аллее, ведущей к дому, шофер по моей просьбе замедлил ход. На фоне черного неба вырос массивный фасад с лепниной, освещенный прожекторами. Еще дальше угадывались очертания другого строения с прилегающим двором. Но меня удивило отсутствие машин под камышовым навесом, служившим местом для стоянки. Очевидно, я приехал раньше всех.